«Если дунет с моря, зажмет. Из этого залива не выгребемся. Ловушка. Неужели слепая любовь?… Только она может довести человека до безумия. Когда-то кэп говорил: „Если задумаю жениться, уйду с моря. Детей буду воспитывать сам“. Может быть, действительно к невесте шпарит… Но стоит ли из-за женщины так рисковать? Когда-то Вольтер сказал: „Страсти! Это ветры, надувающие паруса корабля: они его иногда топят, но без них он не может плавать“. Наш капитан идет полным ветром».
Старпом поглядывал на скалистые берега, возле которых, словно клыки, торчали острые рифы. Он бы ни за что не полез в эти чертовы зубы, зови его хоть сама Афродита. А капитан наверняка влюбился в какую-нибудь вербованную.
Старпом решил «прощупать» капитана:
— Кэп! Вот стою и думаю, неужели камчатские девки холоднее курильских, а?
Капитан опустил бинокль, удивленно посмотрел на старпома: «С чего это сухарь вдруг заговорил о женщинах?»
— Чукчанки могут быть горячее африканок, а курильским собакам аналога нет.
Старпом почувствовал тяжесть гири, подвешенной к челюсти. Ответ капитана весьма озадачил. При чем тут собаки?
— Не скажи, капитан. Собак везде, как собак. В Москве на выставке я видел дога, сенбернара, овчарку, лайку, бульдога, боксера, терьера, ньюфаундленда, пуделя, болонку, таксу и всякой твари по паре, не считая китайскую чау-чау.
— Много ты видел, но не таких. Здесь собаки особенные. Да-да, не удивляйся. Помнишь, в пятьдесят втором году было стихийное бедствие? Волна цунами смыла с восточного побережья поселки. Собаки выплыли, выжили, ушли в горы, там и остались. Щенки вывелись уже дикими, не знающими руки человека, сбились в стаю. Так появились курильские волки. Туго им пришлось и приходится. На острове нет тайги, нет диких животных. Волки познали вкус домашней скотины и свист пули. Выжили самые хитрые и изобретательные. Они изучили человека, стали коварны и неуловимы.
Из этой стаи мой Дик. Помесь овчарки и дьявола. Зверь, а не собака. Черный, с желтыми подпалинами, красив и умен. Я выловил его щенком далеко в горах. Долго приручал и порядком намучился. Щенок был ужасно кусуч. Руки мои не заживали от собачьих зубов. Дик унаследовал хитрость и силу, упрямство и смелость. В нем кипела ярая злоба. И все-таки я победил. Пес подчинился мне, стал предан и, кроме меня, не признавал никого. Если кто-то останавливался рядом, глаза собаки загорались синим огнем, и только строгое «фу!» сдерживало ярость собаки. Для всех пес был страшный враг, а для меня друг…
Несколько лет прошло с того дня, когда мы шли вот этим курсом. Видишь мыс Ферсмана, я называл его Черным? Сколько до него миль?
— Пожалуй, около трех.
— «Пожалуй, около». Штурман должен знать точно, а не гадать. Старпом уловил стальную нотку в голосе капитана.
— Как думаешь, хороший пловец доплывет до берега?
— Чемпион мира по плаванию — и тот утонет, — не задумываясь, ответил старпом. — Вода ледяная — не тропики. Судорога сведет, и — амба.
Капитан помолчал.
— Может быть, ты прав… В этой точке нас накрыл туман. Я взял пеленг, облокотился на поручень. Стальной прут не держался по сварке, отогнулся, и я мешком вывалился за борт. Никто этого не заметил, мой крик запоздал. Судно ушло в туман. Молочная пелена заволокла берег. Смерть потянула меня на дно, а жизнь цеплялась за соломину. Пока держала воздушная подушка, я плыл, надеясь добраться до берега. Но воздух вышел, одежда промокла, я высматривал, за что бы ухватиться. Ни одна дощечка не болталась на волне. Состояние мое было хуже, чем у человека, замерзающего в снегу. Тот мог уснуть или идти. У меня не было опоры, и это самое страшное. Не знаю, как я держался. Отчаяние достигло предела. И вдруг раздался лай собаки.
«Дик! — заорал я. — Ди-ик!»
Верный пес появился в тумане. Высоко над водой торчала его остроухая голова. Он спешил на помощь и успел, а ведь мог испугаться воды, не прыгнуть с борта. Мог бросить меня, но он подплыл. Я вцепился в ошейник и готов был целовать собаку в мокрый нос. Радость и надежда переполняли меня. Появление пса придало мне сил.
Сколько времени мы гребли, не знаю. Наверно, вечность, а только вконец измученные добрались до прибойной полосы. Помню, когда мои колени коснулись дна, я с трудом разжал свои закостенелые пальцы.
Дик вышел из воды и упал. Он не лежал, поднялся и, покачиваясь, стряхнул с себя воду. Я смотрел на него и плакал от радости.
Этот удивительно сильный пес все понимал. Он подошел, сжал крепкими челюстями полу моего костюма и в несколько рывков вытащил меня на берег.
Обессиленный, я не мог даже ползти и долго лежал в дремотном забытьи. Поднялся я совсем разбитый. Земля кружилась, тошнота подкатывала к моему горлу. Подкашивались ноги, дрожали руки. Зуб на зуб не попадал от холода, а впереди простирались сорок километров бездорожья, по прибойной полосе, через горы и тундру. Я старался бежать, чтоб согреться, но согреться не мог. Стемнело, и еще более сгустился туман. Вторая половина августа, в сущности, осень. Холод пробирал до костей. Бежать в темноте мог только идиот. Я спотыкался и падал. Разбил лицо, исцарапал Руки.