У папиросного ларька, из окна которого выглядывало девичье курносое лицо, стояла машина. Захар распахнул дверцу перед гостями:
— Прошу!
На потертом сиденье разместились с трудом. Юрка уселся на коленях отца, шепнул в ухо:
— «Антилопа-Гну», сейчас развалится...
И смутился, встретясь со смеющимся взглядом дяди Захара.
Машина неожиданно легко, плавно взяла разбег и понеслась, мягко притормаживая на перекрестках.
Захар повез семью Душеновых к себе. Константин Иванович хотел было отказаться, удобней было бы в гостинице, но не решился. Чувство какой-то тяжелой вины перед товарищем не оставляло его.
Леля коротко взглянула на мужа, и стало ясно, что она тоже считает: упоминать о гостинице не следует.
В двухэтажном деревянном доме, где жил командующий, их приняли радушно. Жена Захара, Александра Павловна, или Шурочка, так издавна называли ее Душеновы, — маленькая, худая, с мальчишеской прической, рядом с Лелей казалась рано состарившейся девочкой. Она стояла растерянная, смущенная, будто впервые видела этих людей. Потом взяла Лелю под руку, повела на кухню и угостила свежим, специально для гостей приготовленным, пирогом. Леля похвалила пирог. Шурочка покраснела от удовольствия: кулинария всегда была ее слабым местом. В кухню заглянули Юрка и Сережа — одногодок Юрке.
— Мам, дай мне пирожка, и мы пойдем, — торопливо сказал Сережа. Схватив по увесистому куску, оба исчезли.
Леля стояла посреди кухни. Шурочка перекладывала с места на место стопку тарелок. Обе женщины чувствовали себя неловко.
— Ты где-нибудь работаешь? — спросила Леля. Шурочка взглянула на нее и горько усмехнулась:
— Считается, что не работаю. Кручусь на кухне с утра до ночи.
— И это все? Шурочка вздохнула:
— На работу хозяин меня не пускает. Что будешь делать?
— Можно ведь заниматься общественными делами! Ты знаешь какой у нас на Черноморском флоте женсовет? Всем дело находится: одни шефствуют над кораблями, другие занимаются самодеятельностью, третьи помогают воспитателям в детсадах и школах. А так жить, ты меня извини, не интересно. Скучно! Я бы не смогла, понимаешь? Засохла бы от тоски.
В бесцветных Шурочкиных глазах и впрямь была тоска.
— На Севере ничего такого нет... Сплетни да пересуды. Вошел Захар.
— Довольно вам куковать, соловья баснями не кормят. — Он взял женщин под руки и повел в столовую.
Посреди комнаты стоял стол, щедро заставленный закусками: рыбой, салатом, икрой. К водке, приготовленной хозяином, Душенов добавил бутылку крымского рислинга, подаренного ему товарищами перед отъездом из Севастополя.
Пили, вспоминали и снова пили. Разговор начинался слегка грустным: «А помнишь?..» Обоим было что вспоминать...
Только к вечеру, когда женщины удалились в другую комнату, захмелевший Захар уронил голову на руки:
— Эх, Костя, Костя! Не думал, что так получится... Душенов страдальчески смотрел на поседевшую голову друга и молчал.
Захар поднял голову. Глаза у него были пьяные, взгляд расплывался, губы обиженно кривились:
— Проморгал я. Понимаешь? Не проверял, не требовал. А люди, сам знаешь, только волю дай!.. — Он так постучал кулаком по столу, что мелко задребезжали бокалы. — Ведь я считал, Костя, что у меня тут сплошь друзья. В глаза заглядывали, каждое слово ловили... А приехала инспекция, начали капать со всех сторон. Кто виноват? Ясно кто! Командующий! Кого под удар? Командующего! Все остальные сухими из воды вышли. Мне одному ответ держать приходится.
Душенов сказал:
— Иначе быть не может. Кому много дано, с того и спрашивается.
— Оно так. Только почему именно я оказался козлом отпущения? Ты мне скажи: почему?
Захар совсем раскис. Казалось, что он вот-вот заплачет. Душенову было неприятно смотреть на захмелевшее багровое лицо друга с отвислыми влажными губами.
— Пойдем-ка спать...
— Пойдем, пойдем, дружище, — проговорил Захар, но с места не двинулся.
Душенов обнял его и повел в соседнюю комнату. На широкой тахте, покрытой ковром, свернувшись в клубочек, спал Юрка. На полу лежала раскрытая книга. Душенов поднял книгу, положил на стол. Шурочка хлопотала у кровати с высокими спинками, с большими металлическими шарами, похожими на светильники.
— Вот тут и ложитесь. Мягко и удобно, — сказала она Душенову.
Он засмеялся:
— Ночное ложе вроде как у Петра Великого. Когда хозяева ушли, Душенов спросил жену:
— Тебе здесь нравится?
— Я еще не знаю.
— Я тоже не знаю... — Он привлек ее к себе. — Но знаю, что мне всегда будет хорошо, пока ты со мной...
Душенов знал, что Леля сумеет устроить уют в любом уголке, даже в сарае... Сколько раз за свою жизнь они переезжали с места на место, пока не обосновались в Севастополе. И все, к чему прикасались руки жены, сияло уютом и покоем.