В штаб Головко возвратился, когда там уже утихла дневная суматоха. Он прошел к себе в «скалу», сел к столу, пододвинул кипу бумаг и попытался в них разобраться. Но усталость давала себя знать, хотелось спать. Тогда, достав из стенного шкафа плед, он растянулся на железной койке. Но как только дремота начинала овладевать им, память сразу же возвращала его к морю; ему чудились торпедные катера, удалявшиеся от берега, Сначала резкий гул моторов, потом все затихающий, потерявшийся вдали и сменивший его вой ветра...
Головко открыл глаза, посмотрел на часы. Прошло всего чуть больше часа. Он снова закрыл глаза. И снова тревога подкрадывалась к нему. Вспомнились молодые, блестящие глаза Шабалина. Где он сейчас? Что с остальными? Арсений Григорьевич встает, зажигает настольную лампу. Морские часы на стене тикают, и безудержно несется по кругу секундная стрелка. В кабинет входит начальник оперативного отдела А. М. Румянцев, докладывает: «Катера возвращаются с боевого задания».
Командующий вызывает командира бригады, спрашивает:
— Что у вас слышно?
— Вернулись, товарищ командующий. С победами. Только нет катера Шабалина. Запропастился куда-то... Погодка-то, сами знаете, дьявольская...
Головко ходит по кабинету из угла в угол широкими шагами. Он молчалив. Только изредка подходит к телефону и соединяется с командиром бригады. Ответ один и тот же: ничего не слышно. Наконец звонок. Шабалин вернулся цел-невредим. Первое чувство, которое охватывает Головко, — радость, счастливое вознаграждение за тревогу и ожидание.
Он спрашивает: «Где Шабалин был столько времени? Почему задержался?» И тут улыбка исчезает с лица командующего. Дробь адмиральского карандаша не предвещает ничего хорошего. Оказывается, Шабалин отстал от своего отряда. Пытался догнать катера, но не сумел, проплутал в штормовом море и пришел в базу ни с чем...
Командующий выслушивает его доклад и очень спокойным голосом приказывает снова идти в море, найти конвой и атаковать его. Чего бы это ни стоило!
Он вешает трубку, ходит по кабинету и думает, правильное ли принял решение. Ведь ясно, что Шабалин не обманул его, доложив, что потерял своих, отстал и потому не мог выполнить боевое задание. Кого найдет он в такую погоду? И немудрено заблудиться в ночную пору. А все-таки... Может быть, обманул?.. Может, струсил? Когда остальные катера вели бой, когда люди смотрели в глаза смерти, он, Шабалин, прятался за их спинами! Головко вспомнил свою утреннюю встречу с ним, вспомнил, какое чувство доверия он всегда вызывал в нем. Арсению Григорьевичу вдруг стало стыдно.
Нет, Шабалин не мог обмануть! Он, конечно, отстал. Он вернулся в базу и тяжело переживал свою ошибку. Возможно, в эти минуты ему легче было вовсе не вернуться с задания, чем стоять перед командиром бригады, не смея поднять голову, и тем более давать объяснение по телефону командующему флотом. И, пожалуй, несправедливым было то приказание, которое отдал ему Головко.
Было три часа ночи. Телефон молчал, а как хотелось, чтобы он позвонил и с базы торпедных катеров сообщили хорошие вести!
Не может успокоиться Головко, щемит сердце, глаза следят за бегом секундной стрелки корабельных часоз. Наконец, не вытерпев, он звонит комбригу и спрашивает, стараясь не выдать беспокойства:
— Что у вас нового?
— Ничего. Наверное, попали в беду, товарищ командующий.
— А я убежден, что все будет в порядке. Подождем, — отвечает Головко спокойно.
Около четырех телефон зазвонил, и командир бригады повеселевшим голосом доложил, что Шабалин вернулся с победой: два часа спустя, после первого налета наших катеров, он нашел тот же самый конвой, пристроился ему в хвост и, выбрав удачный момент, быстро и точно произвел атаку, пустив на дно два немецких корабля.
Головко выслушал доклад и как-то сразу ощутил усталость от всех треволнений. Пора бы отдохнуть, но на столе лежали срочные донесения. Он пошел в умывальную комнату — струя холодной воды вернула ему бодрость — и снова сел за стол.
Все выше и выше уходили от земли звезды. Скоро они растаяли совсем, и в Полярном занялся новый день...