— Так надо их гнать скорее! — горячился Панасюк.
— Правильно, — согласился Сталин. — То, что не было сделано в феврале, когда скинули царя, то должно быть сделано, когда к власти придут большевики…
Затаив дыхание, слушали делегаты Сталина.
Узнав, что товарищ Сталин беседует с фронтовиками, пришли сотрудники редакции. Стоя в дверях, они слушали, стараясь не пропустить ни одного слова.
— Большевики предложат всем воюющим народам справедливый мир, — говорил Сталин, — обязательно предложат.
Панасюк опять не выдержал:
— Я вам так скажу: идите швыдче и робите, а мы все вам поможемо. Так и скажите товарищу Ленину.
— Но почему вам самим не сказать об этом товарищу Ленину? — спросил его Сталин.
— А товарища Ленина можно видеть?
— А почему же нельзя? Можно.
«Есть такая партия!»
Граждане, успокойтесь… Я вас прошу… Я требую…
Председатель неустанно тряс колокольчиком, председатель взывал, но всё напрасно: и звонкий колокольчик и надтреснутый голос тонули в шуме и негодующих выкриках:
— Довольно! Скажи лучше, когда будет мир!
— Скажи, когда прогоните буржуев!
— Когда дадите землю крестьянам!
Но стоящий на трибуне министр Временного правительства, меньшевик, не намерен отвечать на эти вопросы.
Он продолжает надрывно выкрикивать заранее приготовленную речь:
— …надо прекратить большевистскую пропаганду! Мы катимся в бездну!
— Туда вам и дорога, — тотчас отозвался из глубины зала чей-то голос.
В зале раздался громкий смех. Но в президиуме, где сидели главари меньшевиков и представители партий, поддерживающих Временное правительство, никто, конечно, не смеялся. Они сердито хмурились. Первый Съезд Советов проходил совсем не так гладко, как им хотелось. А ведь у них на съезде было преобладающее большинство. Разными хитростями и обманами они провели около 800 делегатов, а у большевиков было немногим более 100 делегатов.
Председатель смотрел на переполненный зал и с тоской думал о том, как было бы хорошо, если бы на съезде вовсе не было большевиков. Это они мешают провести всё тихо и спокойно, это они задают неприятные вопросы, на которые так трудно ответить: когда кончится война? Почему из Временного правительства не прогонят буржуев? Когда наконец дадут землю крестьянам?..
На сегодняшнее заседание пришло очень много посторонних, и это тоже тревожило председателя. Огромный зал был переполнен рабочими, солдатами, матросами. Мест нехватало — стояли в проходах между рядами, вдоль стен, в дверях.
В задних рядах — среди большевистских делегатов — сидели Ершов, Панасюк, Георгий, Щербатов и Авдеева. Они пришли сюда совсем не для того, чтобы слушать меньшевистских ораторов, — они, как и многие другие, точно знали, что сегодня здесь будут Ленин и Сталин.
Их искали глазами, о них шопотом спрашивали друг у друга и совсем не слушали, что там вещал, размахивая руками, меньшевистский министр.
— Нет и не может быть — я это утверждаю! — восклицал он. — Нет такой партии, которая могла бы сейчас взять власть в свои руки!
И вот тогда в центре зала, окружённый рабочими, солдатами, матросами, поднялся человек и, вытянув вперёд руку, громко и уверенно произнёс:
— Есть такая партия! Это партия большевиков!
Зал на мгновение замер.
— Ленин!
— Ленин!
Лавина аплодисментов покрыла своим грохотом приветственные возгласы.
Министр-меньшевик продолжал стоять на трибуне, не зная, что ему делать. Уйти — это значит признать своё поражение. Ответить Ленину? Но что он мог ответить, когда он сам боялся, как бы большевики не взяли власть. И тогда он сделал единственно возможное в его положении — он изобразил на своём лице снисходительно-презрительную усмешку.
И эта вымученная улыбка послужила как бы сигналом его растерявшимся сторонникам. Хихикнул сидящий в президиуме длинноносый меньшевик с круглыми от испуга глазами. Его поддержал громким смехом пышноусый генерал в первом ряду. И вот весь президиум и первые ряды начали демонстративно, неестественно смеяться.
— Смеётся тот, кто смеётся последним! — спокойно сказал Владимир Ильич и, пройдя к трибуне, начал свою речь, обращаясь к солдатам, рабочим и матросам.
И это спокойствие, эта уверенность в своей правоте и силе вывели из себя сидящего в президиуме человека во френче, с торчащими вверх коротко подстриженными волосами. Он истерически закричал: