А в январе 1942 пришло письмо, написанное незнакомым почерком, что ее муж, Александр Загоскин, погиб в неравном бою. Она сидела молча целую неделю тогда на той самой кровати, просто глядела в одну точку неотрывно, даже не плакала. А на восьмой день оставила тетке записку и уехала в саперную школу. Сперва ее не брали туда из-за хрупкого телосложения и невысокого роста. Не верили. Оставили только на честном слове. И она сжимала зубы, напрягала все свои силы, чтобы только доказать, чтобы только отправили ее на фронт.
Добилась-таки своего. Поехала на фронт младшим лейтенантом инженерно-саперных войск. «Вы с ума сошли! Командиром взвода!» — горячился начальник штаба. — «Два месяца! Срок их жизни во главе взвода — два месяца! Куда я вас…? Как..? Лучше в штаб!». Но Анна стояла на своем. Ее не пугали эти слова — жить тогда совсем не хотелось. Ни два месяца, ни две недели, ни даже два дня. Не было ей жизни больше — без Саши, без его рук и глаз.
Встала во главе взвода — одни мужики и два безусых юноши. «Командир — да баба?», сплевывали они через зубы, а спустя время уже ласково называли «березонькой», поверили ей, встали под начало без лишних взглядов и слов, гордились, когда она получила свой первый орден. И суровый старшина Мамолюк, что дольше всех смотрел с издевкой в глазах, первый же стал утешать, когда она разревелась вдруг, получив письмо от тетки, не сумев сдержаться.
— Шо? Погиб кто из родных? — а она только качнула головой, протянула ему письмо. — Тьфу! Тута радоваться треба, а ты! Ну, был в отпуску по ранению, когда ты уже уехала, ну, не видались! Таки жив! Жив муж твой! А шо до свиданки… будет она, будет!
И вот напророчил — сегодня утром чернобровая украинка Шурочка, связистка из штаба, сказала, что полк Саши пройдет совсем рядом, в пятидесяти километрах от их расположения. И она, как безумная, сорвалась к командиру, умоляя дать ей двое суток повидаться. «Как же вы доберетесь, товарищ лейтенант? Ведь транспорта нет в ту сторону!», спросил он только, но увидев горящие глаза Анны, смирился. «Двое суток! Ни часом больше! Иначе…»
И вот пешком, на попутных полуторках или телегах, но Анна добралась до этой деревеньки, через которую пройдет ее муж. Только опередила его — пойдет, как сказали чуть позже, через час, судя по темпу. Вот и попросилась она в хату — не стоять же на холоде, да и ноги с трудом держат.
— Я вот ему носки связала, — Анна гладила мягкую шерсть в глубине рюкзака, а потом вдруг достала их и показала зачем-то хозяйке хаты. Та тоже коснулась их, покивала головой «Добрые! Дюже добрые!»
— Я тут же уразумела, шо ты учителка, — улыбнулась вдруг Нюра, запахивая платок на плечах плотнее. — Мова-то какая… как у учителя, — а потом стала сама рассказывать про судьбу свою нелегкую: про то, как мужа на финскую забрали аккурат после свадьбы, как вернулся без ноги и пил по-черному, как фрицы клятые в деревне лютовали в последние годы, вернувшись от Москвы, как ушел ее Андрон партизанить и как пойман был.
— На плошче и повесили в соседней веске, — сердце Нюры сжалось больно при этих словах. Глядишь ты, уже год прошел с четвертью, а оно все болит. Не окаменело, как в первые минуты, когда сказали ей люди, все бьется, сжимаясь всякий раз больно при мысли об Андроне. Хорошо, что гостья не стала ничего говорить, мол, отомстим за его смерть. Разве чужие смерти вернут ей Андрона? Анна же только погладила шершавую ладонь хозяйки, смотрела с сочувствием в глаза.
Анна сама не поняла, как заснула. Даже не заметила, как прикрыла глаза. Очнулась от сна, когда ходики на стене хаты пробили один раз, не сразу поняла, где находится, почему нет никого из взвода рядом, если встали на отдых. А потом бросила взгляд на спящую хозяйку, что сидела, положив голову на сомкнутые на столе ладони, в окно за ней. Все так же мелькали за забором головы уходящей пехоты, но она подскочила, почувствовав, что пропустила его…
— Артиллерия! — Анна схватила за рукав одного из проходящих в колонне, но тот сбросил ее руку резко, не понимая, что хочет от него эта тень, вынырнувшая из-за плетня одного из дворов. — Артиллерия! Она прошла уже? Прошла?
— Прошла! — крикнул ей какой-то пожилой солдат с седыми густыми усами. — Прошла она, милая! Уж на не одну сотню вперед!