Чудесно наблюдать даже в такие замечательные ночи, как наши термиты рвутся над головами немцев. Снаряд превращается в душ из золотых капель; нелегко определить ночью, на какой высоте от земли он взрывается, но примерно на высоте вершин деревьев, стоящих в сотне ярдов. Взрыв распространяется равномерно вокруг и начинает идти дождь; это – плохой ливень, если под ним оказаться. Еще долго после того, как он прошел, промокшая зимняя трава, и грязь, и старые кости тихо пылают внизу. В такую ночь и в такой ливень «летучие свиньи» пойдут в дело, каждую из них понесут два человека. «Свиньи» пронесутся и рухнут прямо в немецкий блиндаж, куда немцы выбрались из-под огненного дождя, и все это взлетит на воздух.
О таких ночах никогда не мечтала даже Шехерезада при всей ее многосторонности; если бы такие кошмары и пришли ей на ум, она, конечно, никогда бы о них не заговорила, иначе ее августейший повелитель, Султан, свет веков, тотчас казнил бы ее; и его люди сочли бы, что он поступил верно. Это современному диктатору, Богу Кильского Канала, достался такой кошмарный сон, довести до которого могли быть разве что истории Шехерезады в белой горячке; и будучи диктатором, он воплотил кошмар в реальность для мира. Но кошмар гораздо сильнее, чем его создатель, и становится все более могущественным каждую ночь; и Высочайший Бог Войны узнает, что есть в Аду силы, которые легко вызвать правителям земли, но не так легко загнать обратно в Ад.
Два вида зависти
На передовой настала ночь, и не было луны, или луна скрылась.
Обстрел продолжался. Ток Эмма были сердиты. И артиллерия с обеих сторон искала Ток Эмма.
Tок Эмма, могу объяснить для благословенных обитателей любого далекого счастливого острова, которые не слышали об этих вещах, – это грубое словечко Марса. У него нет времени говорить о батарее минометов, поскольку он всегда спешит, так что он называет их T. M. Но Беллона может не расслышать его «T. M.» среди всего того шума, который она производит: она может подумать, что он сказал «Д. Н.»; и ему приходится произносить «Tок Эмма». Таков алфавит Марса.
И огромные мины вырывали старые кости из нейтральной полосы, забрасывая их в окопы вдоль линии фронта, и снаряды взрезали воздух, который, казалось, сопротивлялся им, пока его не разрывало на части; они взрывались, и потоки грязи рушились с небес. Казалось, снаряды время от времени бесцельно разрывались в воздухе со вспышкой красного цвета; их запах разносился по окопам.
Посреди всего этого был ранен Берт Буттерворт. «Только в ногу», сказали его приятели. «Только!» – ответил Берт. Они уложили его на носилки и понесли по траншее. Они миновали стоящего в грязи Билла Бриттерлинга, старого друга Берта. Лицо Берта, искаженное болью, обратилось к Биллу, выразив некую симпатию.
«Удачливый дьявол», сказал Билл.
На дороге с другой стороны нейтральной полосы была такая же грязь, как и на стороне Билла, только грязь там еще и воняла; казалось, за порядком никто никогда не следил. И парапет местами разошелся, поскольку у рабочих команд было очень мало шансов. Три Ток Эмма работали на линии фронта этого батальона, и британские батареи не совсем точно знали, где находится противник. А батарей, занятых уничтожением, было восемь.
Фриц Гроденшассер, стоящий в той непристойной грязи, изо всех сил мечтал, чтобы они поскорее нашли то, что искали. Восемь батарей, ищущих нечто, чего они не могут обнаружить, в окопах, где ты находишься… По сравнению с этим самая ужасная история охотника на слонов покажется немного унылой и безвкусной. Не то, чтобы Фриц Гроденшассер знал что-нибудь об охоте на слонов: он ненавидел все спортивное и от всего сердца одобрял казнь сестры милосердия Кэвелл. А здесь еще были термиты.
Огнемет был очень хорош, как всякое доброе немецкое оружие: он мог сжечь человека заживо на расстоянии в двадцать ярдов. Но проклятый пылающий английский термит мог поймать цель на расстоянии четырех миль. Это было несправедливо.
Три немецких траншейных миномета все еще стреляли. Когда же английские батареи найдут то, что они ищут, и весь этот ужас прекратится? Ночь была холодной и мерзкой.
Фриц переминался с ноги на ногу в глубокой грязной луже, но теплее ему от этого не становилось.
Серия взрывов сотрясла окоп. И тем не менее они не задели миномет! Фриц отодвинулся, чтобы посмотреть, нельзя ли ему отыскать какое-нибудь место, где парапет еще не сломан. И пока Фриц продвигался по окопу, похожему на мусорную канаву, он наткнулся на деревянный крест, который отмечал могилу человека, которого он когда-то знал, а потом хоронил несколько дней назад у парапета, старого Ритца Хандельшайнера.
«Удачливый дьявол», сказал Фриц.
Хозяин нейтральной полосы
Когда последняя династия падет и последняя империя исчезнет, когда сам человек сгинет без следа, тогда, вероятно, все еще останется свид.[1]
И вырос свид на нейтральной полосе у Круазиля неподалеку от Соммы, и рос он в том краю задолго до появления человека.
Он рос так, как никогда не рос прежде. Он стал высоким, крепким и поджарым. Он приподнял свою зеленую голову и пристально огляделся по сторонам. Да, человек ушел, и настал день свида.
Штормы были очень сильны. Иногда куски железа проносились сквозь его листья. Но человек ушел, и настал день свида.
Когда-то приходил туда человек, большой французский фермер, угнетатель свидов. Легенды рассказывали о нем и о его стадах рогатого скота, темные истории, которые передавались растениями из поколения в поколения. Так или иначе, все знали в тех полях, что человек ел свидов.
А теперь его дом исчез, и он больше не вернется.
Штормы были ужасны, но они лучше, чем человек. Свид кивнул своим товарищам: настали годы свободы.
Они всегда знали, что эти годы настанут. Человек был там всегда, но всегда были и свиды. Он уйдет однажды, внезапно, как пришел. Так учила религия свидов. И когда деревья исчезли, свид решил, что день настал. Когда появились сотни маленьких сорняков, которым никогда не дозволяли расти прежде, и беспрепятственно заполонили местность, он уже все знал.
После этого он рос без всяких предосторожностей, в солнечном свете, лунном свете и под дождем; рос в изобилии и свободе и преисполнялся высокомерием, пока не ощутил себя чем-то большим, чем человек. И действительно в тех свинцовых штормах, которые пели часто в его листве, все живые существа казались равными.
Мало того, и немцы ушли, когда отступили с Соммы. Свид стал самым высоким созданием на многие мили. Он воцарился в пустыне. Два кота из разрушенной фермы поселились в нем: он высокомерно высился над ними.
Куропатка пробегала среди его стеблей, далеко, далеко внизу под его высокими листьями. Ночные ветры, печально воющие в Ничьей Земле, казалось, пели для него одного.
Настал, конечно, час свида. Ибо ему, казалось, принадлежала нейтральная полоса. Но только казалось… Именно там я встретил его однажды ночью в свете немецкой ракеты и принес нашей компании, чтобы приготовить.
Сорняки и колючая проволока
Все изменилось. Дивизии сдвинулись с места. Это был, судя по всему, обманный маневр. Батальон прошел по холму и остановился у дороги. Они оставили окопы и после трехдневного марша пришли в новые места. Офицеры достали карты; легкий бриз трепал их; вчера была зима, а сегодня – весна; но весна в пустыне была такой чужой и далекой, что узнать о ней можно было только от этого слабого ветерка. На календаре было начало марта, но ветер дул из ворот апреля. Командир взвода, чувствуя это дуновение ветра, забыл про свою карту и начал насвистывать мелодию, которая внезапно примчалась к нему из прошлого вместе с ветром. Ветер дул из прошлого и с Юга, донося веселую песню свежих южных обитателей. Возможно только один из тех, которые заметили мелодию, когда-то прежде слышал ее. Офицер, сидящий рядом, услышал напев; звук напомнил ему о давнем отпуске на Юге.