Так, наверное, и было, но когда записывались рассказы казаков, оба отряда уже настолько слились в их представлении в одно целое, что казаки не различали их между собой, поэтому и летопись не различает между собою выступления казачьих отрядов.
Несчастья Максима Строганова, однако, на этом не кончились, потому что в Семенов день 1581 года случилось еще одно, пока не упомянутое нами событие. В тот день прибежал в Москву вырвавшийся с бойни, учиненной казаками на самарской переправе, Василий Пелепелицин.
Перечеркивая карьеру незадачливого дипломата, Грозный назначает его вторым воеводой в Чердынь. Легко представить себе, что чувствовал Пелепелицин, когда узнал, что Максим Строганов позволил уйти казакам Ивана Кольцо за Камень. Весь гнев опального воеводы (а тогда Пелепелицин был единственным воеводой: князя И. М. Елецкого отозвали из Чердыни в Москву) обрушился на голову Максима Яковлевича.
Срочно в Москву полетел донос, и уже 16 ноября 1582 года Грозный откликнулся опальной грамотой на Максима и Никиту Строгановых. Все потери в войне с пелымским князем ставились в счет Строгановым: «И то все сталось вашим воровством и изменой».
Впрочем, до заточения Максима дело не дошло. Он вовремя вспомнил о пророчестве преподобного Трифона, приказал снять с него оковы и отпустить на волю, и, как утверждает житие, «по молитве преподобного царский гнев прекратился».
Трифон вскоре покинул негостеприимные края и в дальнейшем продолжал свою деятельность в Хлынове, где основал Успенский монастырь. После смерти он был причислен православной церковью к лику святых.
Вторая, помимо молитв Трифона, версия о прекращении царского гнева основывается на том, что через три месяца после опальной грамоты, в январе 1582 года, до Москвы добралось посольство Ермака, привезшее известие о взятии Сибири, и возглавлял его осужденный на смертную казнь Иван Кольцо.
Но впрочем, мы уже слишком опережаем повествование. Впереди еще весь беспримерный, героический поход в Сибирь...
Ермак в Кокуй-городке
ервого сентября 1581 года струги Ермака поплыли вверх по Чусовой. Обитая белой жестью, долго еще была видна верхушка церкви в Нижнечусовском городке, но вот пропала и она. Ермак смог спокойно вздохнуть. Снова он превратился из наемника в полновластного, как и на Волге, атамана.
По свидетельству казака Ильина, который «полевал» с Ермаком двадцать лет, атаману в начале похода перевалило за сорок лет. Он был опытным и решительным военачальником.
Долго плыли по Чусовой. Берега были пустынны. Только у Красного Камня встретили людей. Тяжелые лесные кручи, отражаясь в реке, обычно темнили воду, а здесь, под Красным Камнем, вода была тревожно-красной, как кровь, и напротив, на каменистой отмели, горел костер. Вогулич с луком за плечами смотрел из-под руки на приближающиеся струги. Но когда пристали к берегу, нигде сыскать вогулича не смогли.
Зато здесь же наткнулись на гигантскую ель, увешанную серебряными блюдами. Далеко разносился по Камскому лесу их звон, и, завороженные им, молча стояли казаки. Ермак не разрешил трогать серебро. Местное предание гласит, что эту ель перед отъездом в Хлынов сжег все тот же преподобный Трифон.
Проводники-коми говорили, что лучше свернуть с Чусовой на Медвежью Утку. Но когда послали разведку, выяснилось, что вода там слишком мелка для стругов. После совета стали подниматься по Серебрянке.
Медленно — до глубокой осени — шли вверх по реке. Часто приходилось останавливаться и ставить запруды из парусов, чтобы поднять в реке уровень воды. Иногда за день продвигались меньше чем на версту.
К заморозкам дошли до реки Кокуй, притока Серебрянки, и здесь поставили городок.
Пока Ермак действовал строго по плану Максима Яковлевича Строганова. Построенный городок мог служить и оборонительным сооружением, и плацдармом для дальнейшего продвижения Строгановых на пожалованные царем земли.
Городок был невелик. Несколько изб, обнесенных крепким забором, да сторожевая вышка. Часто поднимался на нее Ермак и, повернувшись лицом к ветру, вглядывался в бесконечные, смутно темнеющие по отрогам леса, в наполненную снегом и вьюгами даль, которая называлась Сибирью...
Зимовка в занесенном снегом Кокуй-городке прошла спокойно, и со стороны казалось, что Ермак бездействует, но именно в эти месяцы совершалась в нем та огромная внутренняя работа, которая превратила наемника в народного героя.
Ермак многое умел в свои сорок лет. Умел обуздывать своенравную казачью вольницу, умел организовать и осуществить разбойничий набег, умел увернуться от царского гнева. Он научился ставить городки и биться с неприятелем. Но всех этих умений не хватало ему теперь. Не хватало и не могло хватить, ибо в сферу умственных интересов Ермака оказались включенными такие новые понятия, как Русь, Сибирь... Чтобы охватить их, нужно было измениться самому, неизмеримо вырасти, переродиться внутренне.