Распространены белые медведи в пределах своего ареала неравномерно: их больше, естественно, там, где выше численность тюленей, — в зоне плавающих льдов и открытой среди них воды, приуроченной к материковому склону до глубины 150–200 метров. В этих местах сильные приливо-отливные течения разреживают льды, образуя разводья даже зимой. Эту зону называют Великими полыньями: Сибирской, Восточно-Таймырской, Гренландской и другими, совпадающими с «арктическим кольцом жизни».
На материке, вдали от моря, белому медведю делать нечего: там не его стихия. Иногда, правда, отдельные «ненормальные» особи углубляются по нему до 300–400 километров, очевидно, потеряв врожденное чувство ориентирования, и большинство их гибнет. Такие бродяги, подолгу живя на земле, меняют белый окрас шерсти на грязно-желтый. Возможно, они-то и порождают рассказы о встречах с «огромадными бурыми медведями».
Впрочем, в Канаде, в зоне Гудзонова залива, белые медведи ведут «нестандартную» жизнь. Летом, когда лед в заливе и море растает, они в массе выходят на сушу, углубляются в тундру и даже лесотундру, удаляясь от моря до ста, а иногда даже и до 150–200 километров, и три-четыре месяца ведут вполне сухопутный образ жизни. Едят в основном растительную пищу — травы и цветы, побеги и листья кустарников, коренья. Особенно любят ягоды клюквы и вороники,[1] сохранившиеся под снегом. Вегетарианскую диету разнообразят падалью, леммингами, птицами и их яйцами, совсем как бурые медведи. Даже берлоги, для того чтобы укрыться от гнуса или жары, делают в земле, дорывая их до вечной мерзлоты. Беременные медведицы осенью залегают тут же, другие же звери с появлением льда уходят в море.
Несмотря на то, что белые медведи и кочуют на многие сотни, возможно, и тысячи километров, вряд ли они совершают кругополярные путешествия — все-таки 18 тысяч километров пройти за несколько лет непосильно даже для такого бродяги, а главное — нет в этом какого бы то ни было биологического смысла, а бессмысленностей природа не терпит.
Хотя и огромные по площади, но, видимо, все же есть у белых медведей индивидуальные участки обитания, и ходят они вряд ли бессистемно, куда глаза глядят. Да и сообщества — популяции — им, очевидно, свойственны. Например, гудзоновская, гренландская, североевропейская, чукотско-аляскинская. В последние годы ученые метят много медведей, и через несколько лет они скажут свое решающее слово: как ходят медведи, где, есть ли у них определенные популяции или живут одним огромным арктическим племенем.
Сколько же белых медведей в Арктике? Учет их численности на неоглядных безлюдных просторах — дело очень сложное. Тем более что эти звери ведут странствующий образ жизни. Пытались считать их с самолета и по числу родовых берлог. Итоговые цифры весьма ориентировочные: в начале семидесятых годов прошлого века указывалось 10–20 тысяч, из них около половины в российской части Арктики; в последние годы эти сведения более определенны: 15–20 тысяч.
Но даже такие примерные данные представляют немалую ценность, пусть и сильно разнятся верхний и нижний пределы возможной численности. Со временем поголовье полярных странников будет, конечно, уточнено.
Когда-то белых медведей было в несколько раз больше, чем теперь. Первые экспедиции, зимовавшие на островах Шпицберген, Новая Земля, Земля Франца-Иосифа и в других местах в XVI–XVIII и даже в XIX веке, медведи буквально осаждали. Вокруг зимовий и вмерзших в лед судов бродили группы из четырех — шести, нередко восьми — десяти исполинов, настроенных, кстати, весьма агрессивно. За зимовку отстрел 40–50 медведей не представлял события. Случалось, у туш моржей или китов убивали до 35 зверей всего за день. Один промысловик поставил своеобразный рекорд: за сезон добыл 125 белых медведей. Зимовщики видели одновременно до 20 животных! Но кто теперь назовет конкретные цифры плотности и численности арктических гигантов, живших сто, двести, пятьсот лет назад? Можно строить лишь более или менее обоснованные догадки…
В противоположность бурому медведю, основу питания которого составляет растительная пища, белый его собрат — типичный хищник, причем активный, с узкой пищевой специализацией. Основные объекты его охоты — кольчатая нерпа (акиба), морской заяц (лахтак), в меньшей мере гренландский тюлень и хохлач. Изредка нападает на молодых моржей, белуху и нарвала.[2] Случайной добычей становятся птицы, рыба, мелкие наземные зверьки (жизнь гудзоновских медведей — исключение).
К замеченному лахтаку или акибе медведь подкрадывается искусно, тщательно и долго. Ползет, распластавшись на снегу или льду, замирая всякий раз, когда нерпа осматривается. Рассказывают, что при этом хищник даже черный нос и глаза прикрывает лапами, чтобы его не заметили. Когда подкрадывается по воде — плывет, маскируясь за мелкими льдинками. Последние два-три прыжка у него молниеносны, а тюлень от могучего удара лапы по голове, дробящего череп, гибнет мгновенно.