Кто убил Григорьева, мы тогда так и не узнали, да и не хотели вникать в это дело. Лишь много лет спустя, уже после революции, об этом рассказал в своих воспоминаниях уже упоминавшийся мной И. И. Шмыров. Он писал:
«В скором времени после локаута нам стало известно, что жандармерия решила очистить гартмановский завод от большевистской заразы, для чего на должность пристава назначен был некий Григорьев, прославившийся зверской жестокостью при подавлении крестьянских беспорядков в Макаро-Яровской волости. С занятием должности, новый пристав составил список подлежащих аресту. Список начинался Ворошиловым и кончался рядовыми районщиками: нужно было принимать меры. Это дело поручили охотникам, каковые немедленно нашлись: Рыжов-младший, Кокарев и Стояновский»[130].
Как описывается далее, эта группа и покончила с Григорьевым, при этом Рыжов был ранен приставом. Однако все они успели бежать из сада через забор, добрались до реки, где у них была приготовлена лодка, и скрылись, никем не замеченные.
Хотя И. И. Шмыров и указывает, что группа действовала по чьему-то поручению, я должен категорически заявить, что такого поручения Луганский партийный комитет тогда никому не давал и это, по всей вероятности, было делом какой-то группы, примыкавшей к эсерам или анархистам. А мы, большевики, не только не разрешали ничего подобного, но и всемерно боролись против всякого рода выходок, и когда нам становились известны участники всякого рода анархистских «операций», мы строго наказывали их.
Это было крайне необходимо, потому что индивидуальный террор не только был чужд большевистской идеологии, но и угрожал разложением наших рядов и отходом наиболее горячих голов в болото анархизма, скатыванием отдельных разложившихся рабочих, имеющих оружие, на путь экспроприации, бандитизма. Так, между прочим, и случилось с одним из участников убийства пристава Григорьева. Рыжов-младший, поправившись после ранения, примкнул к одной из групп разложившихся «боевиков», участвовал в ограблении кассира Павловского рудника, а затем был захвачен в пьяном виде на станции Юрьевка и расстрелян в Екатеринославе по приговору военно-полевого суда.
Однако сам по себе факт убийства ненавистного трудящимся царского сатрапа произвел в Луганске огромное впечатление. Большинство горожан связывало убийство с политическими мотивами и было радо тому, что возмездие за жестокости и злодеяния все же совершилось. Это заставляло задуматься всех тех, кто обладал властью и был причастен к чинившимся против народа репрессиям.
Как ни странно, но особенно рады были расправе с Григорьевым его подчиненные, младшие чины заводской полиции — городовые. Смерть Григорьева избавила их от многих унижений и зуботычин, и они считали, что убийство совершено не иначе как по приговору Луганского партийного комитета. Именно поэтому и поздравлял меня городовой той памятной ночью…
Готовя забастовку, мы остро ощущали последствия провалов и арестов многих наиболее стойких большевиков. Несмотря на то, что обстановка на заводе и в городе начала складываться не в нашу пользу, и на строжайшее требование партийного комитета не давать заводской администрации никаких поводов для массовых увольнений и других репрессий, отдельные группы неорганизованных рабочих продолжали действовать «по-своему», не считаясь ни с чем. Кое-где на поводу у них оказалась и отсталая заводская масса. Это привело к весьма печальным последствиям.
Действуя по наущению некоторых анархиствующих крикунов, рабочие механической мастерской 28 февраля 1907 года вывезли на тачке сверловщика Ивана Корсакова, обвинив его в том, что он шел против всех и добивался снижения расценок работы в целях повышения личного заработка. 2 марта такой случай повторился в железнодорожном отделе завода, где за грубое обращение с рабочими был вывезен на тачке весовщик Иван Дальнев. Через три дня после этого рабочие паровозной кузницы вывезли на тачке начальника кузницы инженера Туника. Все это дало администрации давно подыскиваемый ею повод для расправы с рабочими, и она объявила локаут, закрыла завод, оставив без работы и заработка всех рабочих.
Как выяснилось много позднее, этот шаг заводская администрация предприняла по прямому указанию Правления Российского общества машиностроительных заводов Гартмана (РОМЗГ), находившегося в Петербурге. В конфиденциальном письме на имя директора гартмановского завода К. К. Хржановского Правление писало:
«Было бы очень хорошо воспользоваться настоящим случаем для удаления из завода по возможности всего самого беспокойного элемента, для приведения в норму расценок, а также удаления из завода излишка рабочих»[131].