«…тот вор Булавин, после убития княжего, стал еще многолюднее собиратца в Боровском и уже де набралось их бунтовщиков тысячи в две»[1].
Руководитель этого казацко-крестьянского восстания Кондратий Афанасьевич Булавин рос, набирался сил и стал ярым защитником бедноты на той же самой земле, где протекало и мое детство. Он был родом из Трехизбянской станицы, расположенной всего лишь в двадцати верстах от Боровского, был станичным атаманом донских казаков, а в годы, предшествовавшие восстанию, являлся атаманом солеваров в Бахмуте (ныне город Артемовск Донецкой области).
В свое время село Боровское носило название слободы и было приписано к Старобельскому уезду существовавшей тогда Слободско-Украинской губернии. Но это, как говорится, к слову.
Литературные источники упоминают старый и новый Боровской городок, а какой из них послужил основанием для нынешнего Боровского, сказать трудно. Да и не задавался я такой целью: какое это, в конце концов, имеет значение…
Булавинское восстание было подавлено железом и огнем. Тысячи его участников и сочувствовавшей восставшим голытьбы — беглых крепостных крестьян, солдат, матросов и работных людей — были повешены, четвертованы, посажены на кол. Дотла был уничтожен и сам старый Боровской городок, а его жители, принимавшие активное участие в восстании, почти полностью истреблены. Часть боровчан сослали на каторгу в Азов. В одном из дошедших до нас списков азовских каторжан указаны имена и некоторых казаков «Боровской станицы» — Фирс Дивавин, Агафон Севученин, Карп Леонов, Тимофей Абариков, Федор Остахов, Фома Трегубов, Лавер Фролов, Андрей Корнеев, Правотор Иванов, Микифор Шестопалов, Самойла Лабызов, Гаврила Аблаухов, Филипп Зыбин, Максим Топоров, Герасим Сасов, Степан Яковлев, Леон Струков, Филипп Мамонов, Василий Алисов, Иван Чекмарев, Федор Лупоглаз, Михайла Березин, Филипп Малунев, Козьма Алисов, Леон Пожерихин[2]. Вот они, достойные предки моих родителей, всех нынешних боровчан!
В те стародавние времена и были оттеснены за Северный Донец русские люди, образовавшие здесь свои поселения. Во всяком случае, все говорило тут о принудительном заселении этих малопригодных к земледелию мест, о стойкости людей, сумевших на песке выращивать хлеб. Они не роптали, не хныкали, а мужественно боролись за свое существование. Такими я и помню их в дни моего детства.
Русские-боровчане и украинцы из близлежащих сел жили дружно, хотя общались не очень часто. Однако в этой близости была все же заметна определенная грань, и как-то само собой получалось, что жители соседних сел не перемешивались — в украинских и русских селах был почти полностью однородный национальный состав.
Будучи малочисленны, русские — без всякого умысла, а скорее по какой-то внутренней интуиции — сохраняли свои национальные особенности, оставаясь теми, кем были они сами и их предки испокон, веков. И если, бывало (а это случалось лишь с солдатами, и то редко), русский женился на украинке, то и она через какое-то время все реже изъяснялась на своей украинской «мове». Затем она и вовсе как бы забывала свой язык и говорила лишь на русском языке.
Обо всем этом, разумеется, не думалось в детские годы. Но зато много лет спустя, в пору скитаний и ссылок, мысли мои невольно тянулись к родным местам, к этому русскому островку на украинской земле.
Да и как могло быть иначе! Ведь многое здесь связано с жизнью нашей семьи. В хуторе Воронов Боровской волости родился мой отец, в самом Боровском — моя мать. Недалеко от этих мест, вблизи села Верхнее Бахмутского уезда Екатеринославской губернии, в железнодорожной сторожевой будке началось и мое существование.
Будка стояла на линии Екатерининской (ныне Донецкой) железной дороги, между станцией Переездная и разъездом Волчеяровка. Отсюда с правого берега Северного Донца было рукой подать до Боровского.
Родился я в 1881 году 4 февраля (22 января по старому стилю). Мой отец работал в то время путевым обходчиком на железной дороге. Я был третьим ребенком в семье. После меня появились еще дети, но это было уже в иных местах: отцу приходилось довольно часто менять работу. Старше меня были брат Иван и сестра Катя, моложе — сестры Анна и Соня.
Тяжелые условия жизни и частые, в том числе и повальные, болезни косили тогда детвору. Не избежала этой участи и наша семья: в раннем возрасте умерли Иван и Соня.
1
Центральный государственный архив древних актов (ЦГАДА), ф. 9, кабинет Петра I, отд. 2, кн. № 7, л. 894—895.