И воздействие было весьма ощутимым для нуждавшегося в деньгах художника. Щукин не скупился, платил Матиссу более чем хорошие деньги. Если по контракту, заключенному Матиссом с одной из западных галерей, его самые большие по величине полотна оценивались менее чем в 2000 франков, то Щукин заплатил 15 тысяч за «Танец» и 12 тысяч за «Музыку». Матисс сразу же смог переехать с семьей в собственный загородный дом. Там у художника была 30-метровая студия, большой сад, для работы в котором он даже нанял садовника.
Матисс с симпатией вспоминал о Щукине, о его «исключительном здравом смысле», о том, что его любимым времяпрепровождением в Париже (где Сергей Иванович бывал ежегодно по четыре месяца в 1909–1913 годах) было посещение залов Древнего Египта в Лувре. Матисс передает неожиданные суждения Щукина об искусстве: он находил параллели между древнеегипетскими статуэтками и крестьянами с картин Сезанна, считал скульптурных микенских львов бесспорным шедевром искусства всех времен.
19 октября 1911 года Матисс по приглашению и в сопровождении Щукина выехал из Парижа в трехнедельную поездку в Россию. Он остановился в доме Щукина в Большом Знаменском переулке. Художнику показали гостиную, специально отведенную для его произведений. Гармоничным обрамлением для них служили бледно-зеленые обои, розовый потолок и вишневый ковер на полу. По указанию гостя картины были перевешены по-новому и смотрелись необычайно эффектно. К 1914 году в щукинской коллекции насчитывалось тридцать семь картин Матисса, не считая панно «Танец» и «Музыка», висевших над темной дубовой лестницей особняка.
Зал Матисса в особняке Щукина
Зал Пикассо в доме Щукина
Приезд Матисса стал большим событием для художественной интеллигенции Москвы. В доме Щукина он ежедневно встречался с молодыми живописцами – Натальей Гончаровой, Михаилом Ларионовым, Павлом Кузнецовым. По воспоминаниям Андрея Белого, Сергей Иванович шутливо жаловался, что, «мол, Матисс зажился у него: пьет шампанское, ест осетрины, не хочет-де ехать в Париж». Корреспонденту одной из петербургских газет художник сказал: «Иконы – лучшее, что есть в Москве». Он увез с собой из России альбом репродукций древнерусской живописи и две старинные иконы.
В 1908 году во время очередного пребывания Щукина в Париже Матисс привел его в студию на Монмартре, где жил молодой и еле сводящий концы с концами Пабло Пикассо. Щукин со свойственной ему тягой ко всему новому сразу оценил талант испанца: «Однажды Матисс привел к Пикассо крупного коллекционера из Москвы. Техника Пикассо была для русского потрясением. Он купил два полотна, заплатив за них очень высокую по тем временам цену, и с тех пор стал самым надежным заказчиком», – вспоминал очевидец встречи.
С тех пор Щукин стал патроном еще одного представителя парижской богемы. В период с 1908 по 1914 год Пикассо существовал главным образом на средства Щукина, являвшегося основным его покупателем. Всего в щукинской коллекции было более пятидесяти «вещей» Пикассо. Вместе с произведениями Матисса они составили впоследствии главную ценность этого собрания.
Стоит сказать о тех условиях, в которых существовали непризнанные гении на Монмартре, ставшие основными поставщиками картин в собрание Щукина. Обстановка их мастерских, служивших одновременно и жильем, вполне соответствовала той, что воссоздал композитор Пуччини в опере «Богема». Нищета, постоянная нужда в деньгах, которых не хватало даже на пропитание себя и натурщиц, обретавшихся, как правило, тут же. Холод, заставлявший топить печку «авторскими» работами, требования кредиторов оплатить бесчисленные долги и обещания художника, что скоро эти долги будут возвращены, как только очередная картина будет продана… Этот замкнутый круг мог разорваться двумя способами: неожиданной смертью творца, как получилось с Модильяни, или появлением на горизонте покупателя, способного за короткое время поправить финансовое положение живописца путем покупки его картин, причем за большие деньги. Таким образом многие художники были спасены от нищеты. И спасителем в данном случае выступал «русский князь» Щукин, как называли его представители парижской богемы. А уж о том, как он повлиял на развитие современной ему французской живописи, и говорить не приходится.