Гостиница на рубеже веков
Захаживали сюда и московские жители – перекусить в гостиничном ресторане, например, после театрального представления в расположенных неподалеку императорских театрах. Драматург Островский здесь обедал, философ Чаадаев ужинал, поэт Некрасов пил минеральную воду… Вместе с тем мемуары москвичей той эпохи позволяют нам сделать вывод, что жить или обедать у Шевалье (или Шеврие) было не всем по карману. Это была одна из самых дорогих гостиниц города. Вот, к примеру, воспоминания Елизаветы Алексеевны Драшусовой, относящиеся к середине века. Она пишет о поэтессе Каролине Павловой и ее муже, литераторе Николае Павлове, который был сослан в Пермь по приказу генерал-губернатора Арсения Закревского за картежную игру и хранение запрещенных цензурой книг. На самом же деле, узнав о наличии у супруга второй семьи с ребенком, Павлова сама явилась к Закревскому жаловаться.
Как только не оценивали Закревского! Нет, наверное, таких отрицательных эпитетов, которыми бы не наградили его москвичи. Деспот, самодур, Арсеник I, Чурбан-паша и так далее. Как не вспомнить и об остроте князя А.С. Меншикова, пошутившего в присутствии царя, что Москва после назначения Закревского находится теперь «в досадном положении» и по праву может называться «великомученицей». Мучил Москву, естественно, Закревский. К писателям он относился с подозрением, причем и к славянофилам, и к западникам.
К этому человеку и отправили доброхоты Каролину Павлову жаловаться на своего непутевого мужа. А Закревский уже имел зуб на Павлова, сочинившего на него острую эпиграмму, быстро ставшую популярной в Москве. И когда появилась возможность Павлова урезонить, Арсений Андреевич не преминул этим воспользоваться. Люди, пославшие Каролину к Закревскому, знали, как тот любит вмешиваться во внутрисемейные дела. Жаловаться к нему ходили и недовольные жены, и мужья-рогоносцы. Арсений Андреевич, как правило, немедля принимал меры. Драшусова пишет: «Все восстали на бедную Каролину Карловну, забросали ее камнями, а Павлова никто не подумал обвинять за его подлые поступки. За то, что он разорил жену и сына, напротив, о нем жалели, как о какой-то жертве!! Общественное мнение всегда готово позорить женщину – и всегда наполнено снисхождения на проступок мущины!! Между тем прекрасные имения г-жи Павловой, дом, экипажи продавали с молотка, говорят, для уплаты долгов, наделанных г-ном Павловым. У него была, кажется, полная доверенность от жены, и он, говорят, с своим умом и оборотливостью очень хорошо управлял. Но карты и женщины сгубили его, и он расстроил состояние.
(…) Через год или полтора кто-то из приятелей Павлова выхлопотал ему позволение возвратиться, и он снова явился в Москве, снова показывался в обществе, разъезжал в карете, обедал у Шевалье (самой дорогой гостинице) как ни в чем не бывало. Мне всегда казалось непостижимым, как отъявленные негодяи бесстыдством своим, не имея ни копейки денег, находят какие-то таинственные средства, издерживаемые много, и жить роскошно! Не доказывает ли это, что в обществе нашем много еще простофиль, которых можно надувать!»
У Шевалье случались поразительные встречи. Будущий писатель Дмитрий Григорович в феврале 1842 года, будучи на пути в Петербург, заехал в Москву, остановившись в этой гостинице. С приятелем он обедал в ресторане: «Недалеко от меня, за отдельным столом, сидел пожилой господин. Он неожиданно обратился ко мне и с бесцеремонностью старых людей, беседующих с юношами, принялся расспрашивать, где я так хорошо научился говорить по-французски; когда я сказал ему, он приступил к дальнейшим расспросам и кончил, убеждая меня, что молодому человеку нельзя жить без дела, что необходимо начать служить где-нибудь. “Я охотно запишу вас в мою канцелярию, – проговорил он в заключение. – Приедете в Петербург, спросите канцелярию директора императорских театров и явитесь ко мне”. Этот обязательный старик был не кто другой, как А.М. Гедеонов, приезжавший в Москву, чтобы принять под свое управление казенные московские театры. Недели две спустя я возвратился в Петербург и поступил в канцелярию Гедеонова. Я тотчас же написал об этом матушке, утаив только слово театр и в общих чертах сообщая о поступлении на службу. Ответ был самый ласковый и благоприятный; в нем извещалось, между прочим, о возобновлении ежемесячной присылки денег».