Помимо своих прямых обязанностей на государственной службе Гедеонову приходилось исполнять и некоторые другие на него возлагавшиеся поручения. Эти поручения в дальнейшем, вероятно, определили основное его призвание. Дело в том, что дедом Гедеонова был С.С. Апраксин, державший в своем доме на Знаменке частный театр; об апраксинском театре рассказывается в другой книге автора[5]. И в 1822 году Гедеонов стал директором итальянской оперы, находившейся в доме своего деда. Обязанности директора театра были на него возложены еще и потому, что он был известен в свете как большой театрал и даже сам подвизался на сцене в качестве любителя, что было тогда весьма в моде.
Впрочем, управление оперой кончилось не совсем удачно, так как любовь Гедеонова к театру переросла в нечто большее – в страсть к одной из подчиненных директору актрис, к тому же замужней. Произошел скандал, чуть не дошедший до дуэли. Что же до увлечения Гедеонова молоденькими актрисами, то это было вполне распространенным явлением, и не только среди директоров театров. «Почетных граждан кулис» во все времена было в избытке за этими самыми кулисами.
В 1828 году Гедеонов уже заседал в Комитете по сооружению в Москве храма Христа Спасителя, где он занимался управлением имениями, купленными в казну для храма.
Кроме пожалованных орденов и наград, за время своей пятнадцатилетней службы в Москве Александр Михайлович получил чин действительного статского советника, придворные звания камергера и церемониймейстера и денежную награду в пять тысяч рублей. Позднее, в 1846 году, ему был пожалован чин действительного тайного советника.
В мае 1833 года Гедеонов переменил поприще своей деятельности и был назначен директором Императорских петербургских театров. В течение четверти века стоял он во главе петербургской театральной дирекции, а с 1842 года распространил свою власть и на московские театры – тогда-то он и встретился с Григоровичем у Шевалье. Гедеонов сразу проявил на новой должности большую активность, результат которой не заставил себя долго ждать. Должность директора театров, до назначения Гедеонова стоявшая сравнительно невысоко на придворной иерархической лестнице, при нем обрела большой вес: в январе 1835 года велено было считать директора «в числе вторых чинов двора и носить ему придворный мундир», а в августе 1847 года – считать его уже «в числе первых чинов двора и определить ему жалованье, положенное президенту придворной конторы». Что и говорить, для достижения таких высот одной любви к театру было мало. Тут требовались и умение угодить начальству, и хорошее знание придворной психологии, а иногда и откровенный подхалимаж.
Почти сразу после назначения директором проявились и предпринимательские качества Гедеонова. Первым, на что он обратил внимание, было сокращение расходов на содержание театров и поднятие театральных сборов. Желая поднять сборы, Гедеонов обратил внимание на все подведомственные ему театры в равной степени. Поставленных целей удалось достичь быстро: и расходы на артистов уменьшили, и сборы подняли. И уже в марте 1836 года Гедеонову было объявлено «совершенное высокомонаршее благоволение за немаловажное сбережение в суммах по расходам дирекции на 1835 год».
Первые годы директорства Гедеонова были отмечены проявлением расположения к нему со стороны артистов. Многие из них отзывались о нем как об «очаровательном человеке, приветливом и простом». Прежние директора приучили артистов к другому отношению. А Гедеонов, напротив, стал бывать в театрах ежедневно, отмечал успехи молодых артистов (и артисток), поощрял их морально и материально.
Он обратил внимание на бесправное положение актеров и истребовал артистам 1-го разряда потомственное почетное гражданство за 20-летнюю службу. При нем стали выплачивать пенсии вдовам и сиротам артистов. В благодарность за это однажды (это было в первые годы его директорства) актеры поднесли Гедеонову изящный серебряный позолоченный кубок, а тронутый этим директор пригласил их к себе на обед.
«При всех своих недостатках и слабостях, – вспоминал о Гедеонове известный актер Василий Каратыгин, – он был действительно человеком доброй души, существенного зла он, конечно, никому из артистов не сделал, но мог бы сделать много доброго русскому театру, если б не увлекался своим чрезмерным самолюбием и умел укрощать свой строптивый и упрямый характер; самое его мягкосердечие было иногда некстати и заставляло его оказывать снисхождение людям, которые этого не заслуживали… Как бы то ни было, но большая часть артистов, служивших при нем, и особенно театральных чиновников с благодарностью о нем вспоминают».