— Не веришь!
Орлов ухмыльнулся цыганским лицом, блеснул синеватыми белками глаз.
— Разведку надо? — догадался Макеев.
— Здравствуй! — насмешливо протянул старик, — что мы деньги с тебя за работу просим? Если труда своего не жалеем, так значит верно! — сказал, как отрезал. Под упрямым морщинистым носом колыхнулась широкая белая борода.
Макеев замялся.
— Но Пудовый тогда затопит? А там работают...
Орлов захохотал откровенно, ощеривая зубы.
— Тоже артель! По крошечкам собирают.
— Нет, ребята, — решительно встал смотритель, — без общего собрания этого сделать я не могу! Прогнать артель... Да тут такой тарарам пойдет!
— Правда твоя, — неожиданно согласился Герасим и поднялся с места, — рановато заговорили! А когда золотишко покажем, поддержишь?
— Еще бы! — даже растерялся Макеев.
— Ну и ладно. Пойдем, Орлов! — и сунул Макееву свою жесткую, как сушеный карась, ладонь.
Со времени революции Выдринский прииск находился в упадке. Его россыпи считались убогими, а главное золото — взятым. Но кучка людей, прижившихся здесь издавна, упорно копалась на старых отвалах.
— Можно, товарищ смотритель?
В контору вошел синеглазый парень и встал смущенно.
— Василий Кузнецов, — прочел в его документе смотритель, — где раньше работал?
— Бурил на железной руде.
— А в тайгу зачем припожаловал?
— Хочу на золоте поучиться. Кстати, здесь сродственница живет — тетка Варвара.
Макеев вернул Кузнецову ударный билет и сказал:
— Сразу в артель тебя не возьму. Ты нашего дела не знаешь А впрочем, ступай к старику, не пристроит ли он?
Герасим пристроил.
В артель Кузнецова пока не принял, но места указал по берегам Гремушки. Там Василий вместе с Охлопковым, деревенским комсомольцем, также недавно пришедшим на прииск, долбил шурфы.
Речка здесь гнулась дугой. При царизме золотопромышленники отбросили Гремушку в эту излучину, осушив ее настоящее русло, лежавшее рядом за длинным водоразделом. Осушенный участок называли Пудовым разрезом, потому что пудами когда-то из него добывали золото. Теперь истощенный разрез отличался только красно-малиновым цветом почвы.
— Давно ты копаешь? — небрежно спросил Мельгунов и зажег цыгарку.
Кузнецов с любопытством взглянул на него из ямы, в которой стоял по плечи. Улыбнулся застенчиво мальчишескими доверчивыми глазами.
— Вторую неделю...
— И много намыл?
Мельгунов пыхнул дымом крепкой самосадки, сощурился и стал похож на кормленого и хищного кота. Лицо у него было круглое, бритое. Под носом колко торчали усы, а зеленые суженные глаза глядели не мигая.
Кузнецов омрачился. Передвинул с уха на ухо картуз и ответил, вздохнув:
— На четыре целковых...
— Да-а, — протянул Мельгунов, — не густо! Ну что ж, дураков работа любит!
Взмахнул на плечо кайлу и лоток и пошел, не прощаясь, своей дорогой. Шагал прямиком через лужи. А грязь обдавала его только что сшитые плисовые и широкие штаны.
Долго смотрел ему вслед Василий. Вот человек, о котором толкует весь прииск!
Федор Мельгунов работал всегда один и неделями пропадал в тайге. Выдринцев он не любил, а на главного заправилу, Герасима, смотрел с вызывающей насмешкой. Пришел сюда в прошлом году из Забайкалья. Людям он не мешал, но и помощи никому не оказывал. Слыл грубияном, насмешником и самовольным. Но был аккуратнейшим сдатчиком золота и за это, нехотя, дорожил им смотритель.
— Э-эх! — неопределенно крякнул Василий, одел промокшие рукавицы и забыл про Мельгунова.
Уж больно цветисто сегодня горели камни, уж очень манили мечтой о находке.
— А что? — подмигнул он себе, — разве не бывает?
Думал так уже третью неделю. И давно бы остыл от упорной неудачи и от тяжести однообразного труда. Но кайла и лопата в его руках стали терять свою примитивную маломощность. Превращались в орудия, быстро и даже красиво помогавшие делу. Техника незнакомой работы давалась легко, и это увлекало.
Морщился Кузнецов, когда по щекам ударяли брызги земли, улыбался, когда удобно втыкалась кайла, и радостно вскрикивал, отвалив широкий пласт.
Тень упала на шурф, — подошел Герасим.
— Кончай, ударник! — загнусавил он, нагнувшись, — почва!
Плотиком или почвой приискатели называют дно, на котором лежит золотая россыпь.
Герасим загреб в лоток породу и, кряхтя, потащил к ручью. Наступила решительная минута — проба. Подошел Антошка Охлопков. В усталости лицо его сделалось пыльным и серым.