— Проняло их дождем, — удовлетворенно сказал Орлов, оскалился и захохотал.
— Чего тебя разобрало? — окликнул Герасим.
— А сейчас разглядел. Наклон отсюда хорош: прямо к шурфу, как по корыту...
На тринадцатом метре в шурфе показались первые струйки грунтовой воды. Ее отчерпывали ведром и бадьей убирали наверх.
— Растаяла наша артель, — объявила сегодня Марина. — Реки испугалась. Буду я с вами, ребята, работать?
— Что ж, — согласился алданец, — иди, втроем на такой глубине тяжело. Как ты, хозяин?
Счастливый, как двадцать пять его зеленых лет, выпрямился Кузнецов.
Маришка? Иди, становись за валок...
Однажды в конце смены сказал Василий и глаза его засверкали:
— Метр остался! Товарищи, один метр!
Чем глубже рылся шурф, тем труднее давалась работа. Воздух удушливый, бадью поднимать тяжело, грунт уплотнился.
У Охлопкова щеки обвисли мешками, лицо постарело от усталости.
Подмечает Василий и хмурится — мало от парня толку, если не дать ему отдыха. С алданцем хуже. Давно он жалуется на простуженные ноги. А с тех пор, как в шурфе появилась вода, заболел, ходит согнувшись, работает через силу.
— Обутки разбились, Васюха, — уныло гудит он, шевеля из разорванного ботинка волосатым пальцем, — пухнут ноги от вредной воды...
Но упорно лезет в забой и в воду.
— Тебя одного, на много ли хватит, Васька?
Василий мучается — голодно ребятам. С тех пор, как сняли казенную разведку, лишили и пайка. Теперь все на золото. А попробуй его искать!
За Василием прибежал мальчишка.
— Тебя в контору смотритель кличет, велел скорее.
— Это худо, — побледнел Василий, — зачем я ему?
Макеев сидел за столом один. Он упорно смотрел в бумаги и пальцы у него дрожали.
— Упрямишься, Кузнецов, — заговорил Макеев, не поднимая глаз. — Управляющему перечишь? Мельгунову решил подражать? Напрасно! Я, конечно, неволить тебя не могу, но советую отступиться. Все равно водой тебя выживут.
— Пусть выживают, — задохнулся Василий.
— А сейчас, — Макеев скомкал бумагу и швырнул под стол, — канат мне нужен! Приходится взять у тебя.
— А... мы-то как же? — обалдел Василий.
— Понимаешь, нужно! Могу дать другой, пеньковый.
— Но тот же короткий, до дна не хватит!
— Что вы мне голову морочите! — заорал Макеев, вскакивая. — Спокою не стало от ваших штучек. Производство хотите мне развалить!
Кричал, оглушая собственную растерянность.
Кузнецов взглянул на него в упор, но сдержался.
— Бери!
Повернул и вышел. Уходил, как отравленный. Ненавидел всех и завидовал Федькиному презрению.
А под вечер незнакомый старатель из дальней артели остановил Маринку:
— Постой-ка, девка, с канатом у вас нехватка?
— Тебе-то что?
— Тьфу ты, как порох! Да у нас, в сарае конец валялся. Может, возьмешь?
— Спасибо, товарищ, не сердись на дуру...
Едва не заплакал Василий:
— Есть же люди! Значит, смотрят на нас. Покажем, ребятки, нажмем!
Вернулся Охлопков, высмотрел все неприятельские работы. Сказал:
— Канава у них готова. Но если придет большая вода, а они к тому времени углубятся на метр, то затопит!
— А как река?
— Бушует. Поднялась высоко.
— На метр углубить, — рассчитал алданец, — это два дня работы. На два дня нам жизни, ребята осталось!
Над разрезом висела черная моросящая ночь. Накатами выл упругий ветер. Тускло краснело окно в недалекой мельнице.
7
— Угощать больше нечем, — объявила Варвара Ивановна, и поставила чашку с квасом и луком.
— Марина? — сказал Василий и бросил ложку.
— Ну?
Задумался и молчал.
— Ну, чего же молчишь?
Василий мялся, улыбался неловко.
— Не тяни же, Василий, — вскочила девушка, — мне страшно!
— Да нет! Я, знаешь, другое вспомнил. Мы о граммофоне с тобой говорили...
— Говорили, — успокаивалась Маринка.
— Так квитанция у меня, на пятнадцать рублей?
— Милый ты мой! — ахнула Маринка.
— Как же это понимать, Васюха? — выговаривал на другой день алданец, примеряя новые, пахнувшие дегтем, сапоги. — Либо ты, скажем, горному духу понравился, либо амбар обокрал?
— Все едино, — мямлил Охлопков с набитым ртом. Крепко зажал намазанный маслом ломоть.