Выражением своеобразного сочетания двух изложенных точек зрения на «Тоску» была статья Е. А. Ляцкого «Максим Горький и его рассказы». Он увидел в «Тоске» и некоторых других рассказах борьбу Горького-художника, стремящегося к тому, чтобы «сближать людей между собою, вносить в их смятенные души свет и тепло любви и мира», с Горьким-«босяком», преклоняющимся перед «силой и дерзостью хищных зверей». «Один М. Горький творил „Кирилку“, поэму „Двадцать шесть и одна“; другой — „Макара Чудру“, „Песню о Соколе“; когда же они работали вместе над одним и тем же рассказом, выходило нечто уродливое и странное, вроде „Старухи Изергиль“ и „Тоски“. Босяк лишал художника чувства меры <…> подсказывал ненужный, неумеренный цинизм» («Вестник Европы», 1901, № 11, стр. 300). Ляцкий, которому Тихон Павлович импонировал своим «инстинктивным стремлением к свету знания», тем, что заговорила в нем «совесть и стремление к добру», высказывал недовольство по поводу того, что Горький не выразил мельнику своего порицания за учиненный в конце рассказа дикий разгул.
В статье «О М. Горьком» (1902) В. В. Воровский высмеял измышления Ляцкого, его страх перед бунтарством горьковских героев: «…г. Ляцкий <…> вырезал своего рода морально-общественный шаблон, руководствуясь формулой, что для развития нашего „самопросветления“ „нужным и важным деятелем“ является только „писатель-гуманист“ <…>, объяснение же слова „гуманист“ смотри в моральных прописях. Под эту морально-общественную марку г. Ляцкий подводит по очереди всех своих посетителей из „сброда“ г. Горького и тут же сортирует их: подошел — хорошо, становись направо; не подошел — с богом. Благодаря этой сортировке число допущенных в порядочное общество героев г. Горького сошло почти на нет <…> Но и отверженных не оставил г. Ляцкий на произвол судьбы. Он подзывает Коновалова и Тихона (из рассказа „Тоска“). „Инстинктом Коновалов чувствует, — говорит он, — в чем заключается эта «штука», которой у него, бедного, нет, и он тянется к ней, как утопающий к берегу, еле видному за туманом. В знании, в грамоте «штука» эта для всех Коноваловых…“ — восклицает г. Ляцкий, перефразируя известную пословицу об учении-свете из того же сборника прописей. После этого он отпускает всех забракованных, снабдив их на дорогу изданиями „Посредника“. В добрый час, г. Ляцкий, им это хоть на папироски пригодится!» (Воровский, стр. 51–52).
Противоречивость в суждениях о «Тоске» критиков народнического и либерально-буржуазного направления объяснялась, в частности, тем, что, забывая о праве писателя на объективное изображение героя со свойственным ему миром чувств и переживаний, они приписывали самому автору высказывания действующих лиц. Подобные субъективистские тенденции подвергнуты убедительной критике в статье Л. Северова (Л. П. Радина) «Объективизм в искусстве и критике», который писал: «В своем усердии по части литературного розыска о личности писателя субъективная критика доходит часто положительно до курьезов. Укажу на первый попавшийся под руку пример. Один из героев г. Горького, безрукий рабочий в рассказе „Тоска“, философствует в трактире о том, что такое жизнь. Я не буду приводить его довольно темных и сбивчивых рассуждений на эту тему, по поводу которой ему приходилось, по его собственным словам, много беседовать с умнейшими людьми — студентами и многими священнослужителями церкви. Результатом этих бесед, плохо переваренных, очевидно, скромным героем Горького, и явилась та философия квиетизма, которую он проповедует своему случайному собеседнику в трактире. Психологически эта философия вполне понятна и уместна в устах человека, которому оторвало обе руки машиною, так что и „милостыни-то принять нечем“. Наконец, сам Горький говорит, что его герой бросал свои отрывистые и туманные фразы, едва ли понимая значение таинственных слов „законы“ и „силы“. Казалось бы, чего яснее? А вот г. Протопопов высказывает по этому поводу следующее глубокомысленное соображение: „Самый недогадливый читатель сообразит, что в этом, как и во всех других, очень многочисленных случаях, не «босяк» какой-то, а сам автор через его посредство философствует“[11]. Не знаю, быть может, почтенному критику и случалось когда-нибудь признавать свою собственную философию „туманной“ и „непонятной для него самого“, но Горький, конечно, в этом неповинен. Неповинен он и в том, что у него, по милости „догадливого“ критика, оказывается сразу несколько философий <…> г. Протопопов в той же статье говорит, что тип босяков Горького — это былинный тип пьяницы, озорника и буяна Васьки Буслаева. Но как же примирить философию квиетизма с „Wille zur Macht“ <„волей к власти“>, потребностью „швырять себя куда хочешь и нестись куда вздумаешь“? И какую из двух прямо противоположных философий самый „недогадливый“ читатель должен признать за философию Горького?» («Научное обозрение», 1901, № 12, стр. 54–55).