Тварь с треском расправила крылья. Взмыла в воздух, хищно сделав круг. Растроганно я следил за полетом дивного творенья. И тут жалкая, наивная ласточка решила пообедать. Отчаянный птичий крик, комок перьев, судорожно трепыхаясь, рушится наземь, а дитя Владыки вгрызается в живую плоть, спеша достать сердце, бьющееся в агонии. Изящно. Маленький шедевр: перышки живописно разбросаны, птичка распластана на земле, и в разодранной грудке с деловитым щелканьем копошится малыш-убийца.
С сожалением отрываюсь от радующей глаз картины. Надо будет при случае сотворить крошке достойную пару. Пусть плодятся и размножаются. Но сейчас есть дела поважнее.
И поинтереснее.
Эта пыточная сразу пришлась мне по сердцу.
Крылось в застенке – куцем, нищем рядом с роскошью былых мучилищ! – тайное очарование примитивизма. Чтобы понять, представьте себе доступный образ: воин-кастрат лишен конечностей, вместе с языком утратил возможность изрыгать брань, и лишь глаза пылают неукротимым огнем. В ожидании каленого шила. Впрочем, здесь допустима иная параллель: первые шаги любимого ребенка. Пустяк, разумеется, в сравнении с броском голодного крокодила или полетом стервятника над падалью, но смотришь с умилением. Общее звучание пыточной напоминало "Lacrimosa", иначе "Слёзную" из "Jah'Ziccur Passion" в постановке Эгеля Паленого, прозванного меж коллегами "Днем Гнева". Помнится, на премьере, в финале "Страстей", когда Нюргедский хребет лопался багровыми пузырями, скалы тонули в слюне живого вулкана Томаринду, а Пять Армий сливались на поле брани в сумрачной, неустойчивой гармонии… Проклятье, трудно вспоминать без рыданий! Эгель тогда не выдержал: отшвырнул дирижерский посох, по нисходящей хроматической фразе кинулся в заклятый костер, вспыхнул вдохновением, полторы минуты держал сумасшедшее "ми-диез" и с мощью исполина духа подвел черту под собственным гением.
Но сегодня речь шла не об экспрессии мистерий, а скорее о камерном ариозо.
Потянувшись эфирным телом, я проник в пытуемого. Минуту-другую вслушивался в речитатив терзаний, ловя ритм. Боль – великое искусство; плох тот неуч, кто умеет причинять, неспособный испытывать в полной мере. Уловив тональность, для пробы издал мерный вздох в терцию с отдаленным собачьим воем. Вполне. Изящно и со вкусом. Распространив эманацию дальше, изменил движение кисти у палача: широкие, вольные мазки, и бич наконец пошел с правильной оттяжкой. Нервные узлы пытуемого охотно откликнулись, давая понять: мы на верном пути.
Теперь: да будет свет!
Колыхнулись язычки пламени на жаровне, нежно лизнув клещи. Мерным basso continuo откликнулся огонь в очаге. Тени пришли в движение. Тихий, суровый хоровод.
– Итак, мерзавец! Где прячутся твои сообщники?!
Реплика из угла испортила все очарование ситуации. Деловитый вопрос ремесленника, бесчувственного к экстазу паузы.
– Зря, – разочарованно сказал я, оставив пытуемого и возникая напротив. – Вам не хватило такта. Или даже двух тактов. Вступать лучше с запозданием, это держит сцену в напряжении.
К чести короля, он не испугался. Палач, взвыв, кинулся вон из застенка, но палачи – ужасные трусы. Никогда не беритесь пытать палача, если хотите получить удовольствие. Зато короли… о-о-о!.. ладно, сейчас не время для воспоминаний.
Перехватив палача в коридоре, я сломал ему руку и долго любовался матово-белым обломком кости. Потом вернулся обратно.
– Ты демон? Ты пришел за моей душой?
Похоже, деловитость была у Его Величества в крови.
– В определенном смысле. Что ты думаешь о мировом господстве?
– Звучит заманчиво. А что потребуется от меня, кроме души?
– Для начала сущая безделица. Зальем землю кровью, а там посмотрим. Ты даже представить не можешь, как важно для художника сперва загрунтовать холст.
Он задумался. Тени кружились вокруг первого рекрута Зла. Трогательный момент. И все-таки его деловитость… Я предпочитаю чистое искусство, но выбирать не приходилось.
– Давай поторгуемся. Я насчет души. Согласись, товар редкий, дорогой…
– Оставь ее себе.
– Ты шутишь?
– Ничуть. Я серьезен, как перекладина виселицы.
– Моей армии не хватит, чтобы вести длительные военные действия.
– Поднимем мертвых. Надеюсь, мертвецов в твоем королевстве достаточно?
– Какой давности? Разложившийся труп – плохой солдат.
– Ошибаешься. Из стариков получаются штурмовые отряды. Я помню одного, дослужившегося до маршальского жезла. Этот гений блестяще разлагал моральный дух противника одним своим появлением под стенами.
– Мировое господство – дело долгое. Как насчет бессмертия? Иначе, боюсь, не успею.
– Прекрати эту гнусную торговлю! Ты король или ростовщик?! Хорошо, для начала ограничимся тремя тысячами лет вечной молодости. Думаю, успеешь.
– Успею. Давай сюда молодость.
– Давай сюда твою жену. Три дня мучительного жертвоприношения, и молодость тебе гарантирована.
Все-таки он был хорош. Глазом не моргнул.
– Я иду за женой. Если послать стражу, эта стерва может заподозрить подвох и сбежать. А так решит, что зову полюбоваться дыбой. Обожди здесь.
Присев на жаровню, я оглядел пытуемого. В сущности, там еще оставалось, чем занять ожидание. Вот, например. И еще вот.
– А-а-а!.. – вопль оказался на редкость хорош. Звучный, утробный.
Прелесть.
– Что ты делаешь, демон?
– Развлекаюсь. Поторопись, мне скоро надоест.
– Иду. Кстати, спроси у мерзавца, где прячутся его сообщники!