Я бежал во весь дух, воображая себя конем, и вез в санках Пушка.
Было очень хорошо, светило солнце, мороз щипал уши, нос. Зато ветер совсем утих, так что дым из деревенских труб не клубился, а прямыми столбами упирался в небо. Я смотрел на эти столбы, и мне казалось, что это вовсе не дым, а с неба спускаются толстые синие веревки и внизу к ним привязаны за трубы маленькие игрушечные домики, и это было очень забавно.
Накатался я досыта с горы и повез санки с ежом домой.
Везу, вдруг навстречу ребята — бегут в деревню смотреть убитого волка. Его только что туда охотники привезли.
Я поскорее поставил санки в сарай и тоже за ребятами в деревню помчался. Там мы пробыли до самого вечере: глядели, как с волка снимали шкуру, как ее расправляли на деревянной рогатине.
О Пушке я вспомнил только на другой день; очень испугался, не убежал ли он куда. Я сразу бросился в сарай к санкам. Гляжу — лежит мой Пушок, свернувшись, в ящике и не двигается. Сколько я его ни тряс, ни тормошил, он даже не пошевелился. За ночь, видно, он совсем замерз и умер.
Побежал я к ребятам, рассказал о своем несчастье. Погоревали все вместе, да делать нечего, и решили похоронить Пушка в саду, закопать в снег в том самом ящике, в котором он умер.
Целую неделю мы все горевали о бедном Пушке. А потом мне подарили живого сыча. Его поймали у нас в сарае. Он был совсем дикий. Мы стали его приручать и забыли о Пушке.
Но вот наступила весна, да такая теплая! Один раз утром отправился я в сад. Там весной особенно хорошо: зяблики поют, солнце светит, кругом лужи огромные, как озера. Пробираюсь осторожно по дорожке, чтобы не начерпать грязи в калоши. Вдруг впереди в куче прошлогодних листьев что-то завозилось. Я остановился. «Кто это, зверек? Какой?»
Из-под темных листьев показалась знакомая мордочка, и черные глазки глянули прямо на меня.
Не помня себя, я бросился к зверьку. Через секунду я уже держал в руках Пушка, а он обнюхивал мои пальцы, фыркал и тыкал мне в ладонь холодным носиком, требуя еды.
Тут же на земле валялся оттаявший ящичек с сеном, в котором Пушок благополучно проспал — всю зиму. Я поднял ящичек, посадил туда ежа и с торжеством принес домой.
Сиротка
Как-то принесли мне ребята небольшого сорочонка. Летать он еще не мог, только прыгал. Кормили мы его творогом, кашей, моченым хлебом, давали маленькие кусочки вареного мяса. Он все ел, ни от чего не отказывался.
Скоро у сорочонка отрос длинный хвост и крылья обросли жесткими черными перьями. Он быстро научился летать и переселился на житье из комнаты на балкон.
Только вот какая с ним была беда: никак наш сорочонок не мог выучиться самостоятельно есть. Совсем взрослая птица, красивая такая, летает хорошо, а еду все, как маленький птенчик, просит. Выйдешь на балкой, сядешь за стол, а уж сорока на столе, вертится перед тобой, приседает, топорщит крылышки, рот раскрывает. И смешно и жалко ее. Мама даже прозвала ее Сироткой. Сунет ей бывало в рот творога или моченого хлеба, проглотит сорока и опять начинает просить, а сама из тарелки никак не клюет. Учили, учили мы ее — ничего не вышло, так и приходилось ей в рот корм запихивать. Наестся Сиротка, встряхнется, посмотрит хитрым черным глазом на тарелку — нет ли там еще чего-нибудь вкусного, да и взлетит на перекладину под самый потолок; или полетит в сад, на двор… Она всюду летала и со всеми была знакома: с толстым котом Иванычем, с охотничьей собакой Джеком, с утками, курами; даже со старым драчливым петухом Петровичем сорока была в приятельских отношениях. Петух всех на дворе задирал, а Сиротку не трогал. Когда клевали куры месиво в корыте, сорока всегда тут же вертится. Вкусно пахнет теплыми мочеными отрубями. Хочется сороке позавтракать в дружеской куриной компании, да ничего не выходит. Пристает Сиротка к курам, приседает, пищит, клюв раскрывает — никто ее покормить не хочет. Подскочит она и к Петровичу, запищит, а тот только взглянет на нее, пробормочет: «Это что такое!» и прочь отойдет. А сорока попрыгает, попрыгает по двору, в конюшню слетает, заглянет к корове в стойло — все сами едят, а ей опять приходится лететь на балкон и просить, чтобы мы ее из рук покормили.
Вот однажды некому было с сорокой возиться. Целый день все были заняты. Уж она приставала, приставала ко всем, никто ее не кормит.