- Дедушка, почему богач не хотел помочь бедному Лазарю, - расстроилась Вика.
- К сожалению, внученька, этот богач был очень жадный и был равнодушным к чужой беде.
- Но, дедушка, что случилось с Лазарем?
- Я сейчас прочитаю тебе продолжение.
- Читай.
- Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем.
- И что было дальше, - с нетерпением спросила Виктория.
- Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей, а Лазарь - злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь; и сверх всего того между нами и вами утверждена великая пропасть, так что хотящие перейти отсюда к вам не могут, также и оттуда к нам не переходят.
- Дедушка, Лазарь не должен был умереть!
- С этой притчи, внученька, следует, что живым человека делают не его социальное положение или деньги, а его добрые дела. Каждый из этих двоих, вскоре получил по своим заслугам, которые они приобрели во время своей жизни.
- Дедушка, я думаю не смотря на то, что Лазарь был нищим, он был живее, того богача, который не захотел его накормить и вылечить.
- Верно, Виктория! Ты очень добрая девочка и все правильно поняла.
- Сначала я расстроилась из-за того, что бедный Лазарь умер и так не получил помощи, в которой он нуждался, но только теперь, я поняла, что Лазарь всегда оставался жив, и благодаря своим добрым делам пришёл к жизни вечной с Господом.
Прошли годы, маленькая Виктория выросла, но всегда помнила слова дедушки и старалась помогать нуждающимся людям, в меру своих сил и возможностей, поскольку в каждом из них видела именно его - бедного Лазаря.
Помилуй мя Боже, по велицей Милости твоей...
Оглядываясь назад в прошлое, можно сказать, это был самый обыкновенный осенний вечер. И, не смотря на схожесть повторяющихся, давно прошедших осенних невзгод, именно этому холодному и одинокому вечеру, предстояло внести свою ложку дегтя, в, казалось бы, идеальную жизнь оступившегося человека.
О, как часто он вспоминал о том самом дне и его исходе, который послужил для него неблагополучным и оскверненным продолжением его последующих будней на многие годы наперед... Он любил заниматься самоанализом, а именно, опять и опять воспроизводить в сознании воспоминания того злополучного инцидента. Он хотел отпустить эти воспоминания, забыть об их существовании, но это оказалось не так просто.
До тех пор пока он получал удовольствие от беззакония, воспроизводимого собственными руками, он действительно думал, что контролирует этот “парад”, и в любое время сможет его прекратить, не оступившись. Но, он так сильно заблуждался, и не осознавал, что уже оступился, а самостоятельно оборвать эту порочную связь будет совсем не просто.
Это была игра в “кошки-мышки”, заигрывание с грехом, в которой человеку досталась роль далеко не кошки, но загнанной в угол мышки. В действительности, чтобы понять, что он не хозяин настоящей ситуации, а ее заложник, ему понадобилось просто остановиться, или, по крайней мере, попытаться. И тогда, все стало на свои места. Человек понял, что его угораздило попасть в капкан, сотворенный из собственного заблуждения.
Он яро возжелал изменений, но если здраво рассуждать, ему просто хотелось вернуться в былую форму своего состояния, еще недавно, не предвещавшую грехопадения, но, ничего не получалось. Запахи и звуки, тайные и явные желания, ассоциации, принадлежавшие тому времени, неумолимо напоминали о себе каждый следующий раз и тяжесть бремени снова и снова покрывала его с головой. Как он не старался, ему не удавалось избавиться от этого нечестивого и нерадивого состояния.
Согласитесь, удав, заполучив в свои объятия жертву, разве он отпустит ее из жалости либо станет душить ее до тех пор, пока у последнего не иссякнет жизнь?
Падший человек, порабощенный грехом, как нельзя лучше, понимал это сравнение. Тяжесть греха, словно змея удерживала его в своих крепких объятиях, не желая смягчить хватку и не смотря на то, что была не материальной, разрушала его душу изнутри, с не меньшей силой.
− Как меня угораздило в это вязаться, − прошептал человек.
Тусклое свечение мягко обволакивало черты лица плачущего человека. Гроза за окном по-прежнему не прекращалась, и он продолжал сидеть на коленях перед маленьким, домашним иконостасом. Святые образы стояли на верхней полочке, и когда человек стоял в полный рост, то его лицо оказывалось наравне с ними. Но, сейчас он стоял на коленях, а голова его соприкасалась с ковром. Расстояние между ним и иконостасом, казалось безграничным. Это было расстояние между небом и землей, между жизнью в грехе и жизнью с Господом.