Я привел эти доводы Марии Антонии, а заодно напомнил, что дача, куда мы никогда не ездим, но при этом и не хотим сдавать, между прочим, лишняя трата денег. Однако я совершенно напрасно вообразил, что смогу сбить с толку столь рассудительную женщину, как моя жена.
— Да, правда, — сказала она, — но скажи, уверен ли ты, что вся история с дачей не повторится снова?
Конечно, я далеко не был в этом уверен и, пытаясь защищаться, пустился философствовать:
— Кто может быть хоть в чем-нибудь уверен до конца, Мария Антония? Сейчас мы живы и здоровы, а завтра можем отойти в мир иной. А там, наверху, великолепный вид и дивный воздух. К тому же не забудь, что мы прожили в этих горах пятьсот лет…
— Кто это прожил пятьсот лет? — спросила Мария Антония с притворным удивлением.
— Мой род.
— А, ну да… Вообще-то такие долгожители мне неизвестны, разве что Мафусаил… Впрочем, поступай как знаешь. Главное, чтобы тебе нравилось.
Плутовка! Она отлично знала, что соглашаться со мной — самый верный способ заставить меня усомниться в своей правоте, ведь я такой же нерешительный, как Гамлет или папа Павел VI.
— Не в том дело, нравится мне или нет. Просто нужно хорошенько все обсудить… Подумай, может найтись хороший покупатель, который предложит за дачу большую цену. Подумай…
— Ну почему я должна так много думать? Кажется, поменять дачу на Кан Сэк де Тофла — твоя идея, а вовсе не моя.
— Вот я и хочу узнать твое мнение.
— Да ведь я уже сказала — главное, чтобы тебе нравилось.
Итак, мы снова вернулись к тому, с чего начали. Жена, как обычно, решила взвалить всю ответственность на меня.
— Нет, дорогая, тебя совершенно невозможно понять, — лицемерно сказал я.
— Да что тут понимать? Твоя идея — просто чудо.
Ну, это уже переходило всякие границы. Как все-таки коварны женщины и как они играют нами!
— Ты что, смеешься? Я не господь бог и не совершаю чудес…
— Хорошо, хорошо, твоя идея, скажем… вполне приемлема.
— Ты правда так считаешь?
— Ну да.
— Конечно, если старик согласится.
— Естественно.
Ничего не поделаешь — моя идея ей не нравилась, не нравилась, и все тут. Я страшно злился, хотя в глубине души благодарил Марию Антонию за то, что она не спорила со мной. Однако был ли я сам уверен в том, чего хочу? Ведь нельзя забывать, сколько всего нужно переделать в доме, который еще в XV веке был вполне пригоден для жилья, но теперь превратился в развалины без водопровода и ванной, без электричества и без всякой возможности провести его туда. Как бы мы ни были близки к первозданной природе, избавиться от дурной привычки мыться не так-то просто. Конечно, вид с горы открывался великолепный, но нельзя же всю жизнь только и делать, что любоваться им? А дорога, напоминающая русло пересохшей реки, несущейся к водопаду? Вряд ли друзья захотят прокатиться по ней только для того, чтобы посетить нас. В прошлый приезд мы отделались сломанной рессорой, а в следующий вполне можем полететь с горы вверх тормашками. А общение с господом богом? Наверху есть маленькая часовенка, но где, скажите на милость, отыскать священника? К тому же разрешение приглашать священника на дом, должно быть, устарело, а чтобы получить новое, нужно лгать и притворяться, что наше отменное здоровье не позволяет посещать церковь. Бедная Мария Антония, она ведь привыкла каждый день слушать мессу…
— Там, наверху, — сказала она, — ты наконец отдохнешь от городского шума и толп туристов.
Вот именно. Только случайно или нет Мария Антония завела об этом речь, понимала ли, какую струну заденет? Боюсь, никто и никогда не узнает правды, потому что моя жена — хорошо воспитанная женщина. Так или иначе, я сразу подумал о флигеле Кан Жерони, проданном какому-то иностранцу, который никогда не показывался там, но и не желал продавать свою собственность. Говорят, американец. Этого только недоставало! А если ему взбредет в голову приехать сюда развлекаться и он выставит по транзистору в каждом окне? Пожалуй, я действительно такой же пессимист, как Гамлет. Да неужели этот почтенный господин должен переехать на жительство в богом забытую Тофлу для того только, чтобы досаждать мне своими транзисторами? Вряд ли. Если бы перед тем, как что-либо предпринять, люди каждый раз старательно обдумывали, чем это может обернуться, они, наверное, никогда не вылезали бы из своего угла и сидели сложа руки (впрочем, Фома Кемпийский[15] рекомендует жить именно так). Все имеет свои преимущества и недостатки.
Единственное, что действительно могло остановить меня, — самый первый довод Марии Антонии: «Ты уверен, что нам понравится жить вдали от удобств?»
Жить где-то далеко всегда было самым большим и страстным моим желанием. В детстве я мечтал уехать куда-нибудь на Ямайку или в Гренландию. Но разве бывают далекие места? Разве, когда приезжаешь туда, они не становятся близкими и обыденными? Разве можно когда-нибудь добраться до сказочной голубой звезды? Голубая звезда нашей мечты всегда должна оставаться недоступной, должна удаляться, лишь только мы попытаемся приблизиться к ней.
Я вернулся в свою комнату и стал смотреть в окно. Воздух казался раскаленным, но птицы все еще продолжали неугомонно трещать на ветвях большого старого вяза. Начинались их свадебные игры — неизменные спутники наступившей весны. Новобрачная приманивала жениха, требуя совокупления, которому предшествовали сладкие поэтические песнопения. Так было всегда, с тех самых пор, как существует все живое, с тех пор, как стоит мир. Это так же неизбежно и естественно, как притяжение положительных зарядов к отрицательным… Но после совокупления песня смолкнет. И это тоже неизбежно. Часы пробили восемь, и Мария Антония позвала меня. Она сидела в постели, уютно устроившись среди множества вышитых или, как любит говорить моя знаменитая приятельница Мерсе Родореда, «кружевных» подушек, и, улыбаясь, пила шоколад из маленькой чашечки.
— Я подумала, может, действительно стоит поменять эту дачу, ведь мы туда не ездим и вряд ли когда-нибудь ее продадим, — сказала она. — Но… представь себе, а что, если однажды там, наверху, мы окажемся в полной темноте и не сможем найти даже спичку?
Сквозь распахнутое окно в комнату вливалось солнце и веселье мая. «К чему уезжать? Что нового ты увидишь в чужих краях? А здесь ты видишь небо и горы…» Кажется, именно так говорил Фома Кемпийский.
— Поменять? Боже мой, о чем ты, дорогая? — воскликнул я, — Это была шутка, просто шутка.
Спичка, обычная спичка, которой Мария Антония, со свойственным ей здравым смыслом, осветила мрак моих сомнений, заставила голубую звезду мечты отступить еще дальше, вновь возвратив ей неземное сияние.
Неудачный ужин
Не сворачивай с пути добродетели. Житейская мудрость
Заходящее солнце еще освещало верхушки деревьев, когда Жауме с таинственно-мрачным видом вышел из здания ломбарда, сжимая в руках набитый кошелек. Он очень торопился и старался не идти по людным центральным улицам. Если бы было возможно разобраться в сумбурном потоке мыслей, вихрем проносившихся в его голове, пожалуй, получилось бы что-то вроде: «Ну ладно, теперь я вам покажу…»
Несмотря на эту угрозу, Жауме шел, испуганно озираясь, пока наконец не исчез в переулке с подозрительным названием Кошачий. Когда он поворачивал за угол, сильный порыв ветра взъерошил его светлую шевелюру, казавшуюся золотой в последних лучах солнца. Неизвестно откуда взявшаяся цыганка вкрадчиво забормотала: «Ну куда же ты так спешишь, мой ангелочек?» Услышав такой сомнительный комплимент, Жауме бросился наутек. Ему было семнадцать лет, а в этом возрасте главное, как известно, — сохранить чувство собственного достоинства.
Довольно и того, что пришлось выслушать утром, — Жауме разбудили голоса служанок во дворе:
— Тише ты, распелась, — говорила одна, — смотри, проснется хозяйский сынок.
— Как же, разбудишь нашего младенца!
— Да ведь он тебе нравится!