Работа была изнурительной, руки мерзли от ледяных брызг — вместительная, но легкая на воде, плоскодонка требовала мгновенного прикосновения руки, чтобы направить ее нужным путем. Андрей видел, как трудно Егору. Прокричал, что сменит его на моторе.
Егор отрицательно покачал головой.
Было странное ощущение тишины. Не слышалось завывания ветра — тяжелый мокрый снег гасил все звуки. Только плюхалась вода под днищем, и по брезенту, как горохом, хлестало струями то ли снега, то ли дождя. Так же глухо они били по ватникам и мокрым шапкам.
Видя, как Андрей пытается согреть руки, то засовывая их за пазуху, то пытаясь сесть на них, Егор прокричал ему что-то…
Андрей не расслышал.
Знаками Егор показал ему, что надо сунуть руки в воду.
На удивление — в воде рукам было теплее, но стоило их вынуть из воды, как ломящий холод крутил суставы, кисти немели, и все выворачивало болью.
Потом Андрей не смог вспомнить: было ли ему страшно? Не потому, что хитрил или стеснялся признаться в естественном чувстве — страхе! — нет! Он запомнил надолго — потом! — только детали.
Он вдруг замер, увидев, будто впервые, очки на глазах Егора! Он же слепой! Очки залиты водой! Как он увидит, куда им плыть?!
Андрей не знал, что глаза им не могут помочь, поможет только направление ветра, которое Егор знал отлично, а для этого не нужно зрение, в этой круговерти оно бесполезно. Благоприятное в уральских ветрах, как узнал позднее Андрей, только то, что они дуют с завидной точностью в одних и тех же направлениях, в одно и то же время года, и тот, кто знает их характер, может на него положиться. Только надо знать!
Было так холодно, что зубы слышно стучали, и сдержать эту дрожь не было сил. Безучастность угнетала и, чтобы хоть что-то делать, а не сидеть сложа руки, Андрей стал ладонями вычерпывать воду, набиравшуюся в лодку.
Седов увидел это и показал рукой куда-то в борт, рядом с Андреем. Тот пошарил рукой под брезентом и наткнулся на самодельное, из большой консервной банки, ведро.
Страх, возможно, и оглушил бы Андрея, но он с надеждой глядел, как Седов беспрерывно водит из стороны в сторону мотор, привычно стряхивает ладонью воду со стекол, стучит кулаком свободной руки по согнутым в одном положении коленям, стучит по плечам, тоже немеющим, — корма не шире человеческого зада, не очень повертишься! — во всех его движениях была уверенность и даже покой.
Подражая старшему, Андрей стал разминать свои колени и плечи и вновь вычерпывать воду.
В позе Егора, в его движениях не было суетливости, не было случайности — он бывал в таких переделках. Это успокаивало Андрея.
Он бывал и он жив! И он будет еще в таких делах, и Андрей готов с ним быть много раз, только быть…
Андрей продолжал черпать воду, стараясь подражать Егору в его бесстрастности в этой адской работе, он потерял ощущение времени и не мог бы ответить — темно или его глаза устали от серой мути, которая стала казаться черной, непроницаемой мглой…
Он запомнил главное — он механически повторял, следя за Егором, одно и то же:
— Вдоль… Поперек… Вдоль… Поперек… Вдоль…
Это был ритм, пойманный в движениях лодки, ритм уверенной руки Егора. Ритм, который держал сердце, подчинял его себе.
— Вдоль… Поперек…
И даже в этом отупении, в этом состоянии прострации, Андрей с ужасом вздрогнул, покрылся потом, когда лодка резко ударилась обо что-то днищем, глухо простонала.
Андрей резко вскрикнул.
Вскрикнул и Егор, и продолжал кричать равномерно, и тоже, как заклинание:
— Все! Все! Все! Порядок… Протока… Совсем близко… Скоро совсем… Это корни… Корчевали когда-то… Корни это… Они в протоке… Рядом… Совсем рядом… Протока…
Только опыт помогал Егору мгновенно вытаскивать из воды мотор, наклоняя на себя в лодку при малейшем скрипе днища, чтобы остатки пней не сорвали лопасти игрушечного винта.
Было уже темно, и только натренированным чутьем вел Седов лодку вдоль берегов протоки в «свое» озеро, подальше от Таватуя.
Он совсем поднял мотор, закрепил его, взял весло, подгребая с двух сторон, ввел лодку в самое узкое место протоки, и, словно вытолкнул, на ощупь, к свободной и почти спокойной воде другого озера.
Резко, как и начался, ветер спал, и утихомирился дождь со снегом. Стало тихо. Собрав последние силы, ветер еще раз задул напористо, но ненадолго и совсем стих. Этот порыв разорвал тучи, и в их прогале вспыхнула большая луна, белая, засияла над ними, а ее отражение дробилось на не совсем спокойной глади воды, куда доходили остатки бешеных волн Таватуя.