Нас уже ждал командир роты мотострелков, обвешанный подсумками с гранатами.
Бегом я вернулся на правый берег. Мост еще раскачивался и дрожал от боли. Гусеницы изуродовали настил. Мины шлепались в воду. Справа вырвало кусок перил вместе с настилом. Попадают, гады.
За спиной стукнуло танковое орудие. Так. Старший лейтенант вступил в бой.
Офицеры напряженно следили за моим приближением.
Танки у всех одинаковы. Чего это я всегда должен быть первым? Как бы чего не подумали?
Хрен с ним, пусть думают. Мне и по штату сейчас не положено быть впереди.
– Товарищ гвардии младший лейтенант, вперед, на левый берег!
У него побелел даже фонарь под глазом. Жалко, конечно. Беззащитный. Необстрелянный. Я добавил уже не по-командирски:
– Поставите машину под тем деревом. Это вне огня. Ждите моей команды.
Он пошел к танку так, словно не было ног в его ватных брюках. И полез в башню. Ах ты, говнюк! Мин испугался! Ведь насколько спокойнее водителю, если на трудном участке перед машиной идет командир. А водитель у него действительно не очень опытный. Дергает. То чуть не глушит, то рвет газ.
Я уже собрался догнать их и провести. Но мост вдруг пьяно качнулся и рухнул.
Танк погрузился в воду по самую башню. Этот, с фонарем под глазом, выскочил первым и стал карабкаться по сломанной ферме. Выбрался башнер, но снова полез в люк за товарищами.
Так. Все живы. Больше нет у меня дела к ним.
Черт возьми, окончилась для него войн! А говорят, выживают лучшие…
Комбриг поманил меня пальцем.
– Займешь оборону фронтом на север.
Голос не такой уверенный, как обычно. Полковник. Хоть бы инженера своего позвал, прежде чем пороть херню. Сказал бы я ему!.. Вот так всю дорогу. Субординация не позволяет сказать очередному херу моржовому, что он ни за что ни про что губит жизни. Полковник… А, может, и он думает о субординации?
Полковник подошел к мосту. На другом конце стоял командир мотострелков.
– Держись, мотопехота, помните, что вы гвардейцы знаменитой танковой!
Командир роты вяло козырнул и, пригибаясь, пошел к холмику.
Поменять бы их местами.
Сгущались сумерки.
Подъехал «виллис». Комбриг сел в него и укатил. Комбат и начштаба поднялись в имение.
Огромные морозные звезды зажглись над войной. Горели пожары.
Я проверил посты и залез в танк. Ребята играли в подкидного дурака.
– Ждем тебя, командир, пора перекусить.
Башнер убрал карты и расстелил брезент. Лобовой стрелок передал мне флягу. Трофейная водка пахла тмином. Пить не хотелось, но меховая безрукавка поверх гимнастерки и свитера была не лучшей защитой от пробиравшего до костей холода. Шинель, чтобы не мешала в танке, я оставил в батальонном тылу. Жаль. Днем оно ничего, а сейчас у меня даже душа замерзла.
Рядом со стреляющим я свернулся калачиком на дне боевого отделения. Механик-водитель и лобовой стрелок откинулись на своих сидениях. Башнер взобрался на моё. Выключили плафон.
На приборном щитке ярко фосфоресцировали цифры и стрелки. Двадцать часов одна минута…
Я открыл глаза. Фосфоресцировал щиток. Двадцать часов двенадцать минут. А мне показалось, будто прошла вечность. Что-то разбудило нас. Обычные звуки ночного боя не должны были разбудить.
Механик открыл люк. К реке подходили солдаты.
Мы выбрались из машины и смотрели, как сваливаются на землю тяжелые бревна, принесенные на солдатских плечах. Еще подтягивался хвост колонны, а у реки уже стучали топоры саперов. Крепко запахло пиленой сосной.
Ко мне подошел капитан. Усталое лицо. Но такое знакомое! Конечно, мы встречались с ним у Смоленска. Он тогда был лейтенантом.
– Здорово, Утюги. Вы ломаете – мы строим. Разделение труда.
– Строить – дело хорошее.
– Смотря как и где. Вот мои ребята должны вам к утру построить низководный мост.
– К утру?!
– Да. К восьми ноль-ноль.
– Ну, это вы, товарищ капитан, малость загнули, – сказал мой башнер.
Капитан посмотрел на него и грустно улыбнулся.
Из-за реки, нарастая, наваливался на нас сатанинский свист мины. Я уже собрался пригнуться, но капитан стоял, словно ничего не происходит. И черт его знает, каким усилием я удержал невероятно отяжелевшую голову.
Мина доконала мост. Осколки и щепки наполнили воздух жужжанием и воем.
– Эй! Санинструктора сюда!
Только сейчас я заметил, что у берега солдаты по грудь в ледяной воде заколачивают сваи.
Своего комбата я тоже заметил лишь в эту минуту. Он устало сидел на корме моего танка и полой шинели полировал наборный мундштук.
Мины рвались уже без перерыва. На развалинах моста. На левом берегу. На крыше утонувшего танка.
– Видите, капитан, – сказал комбат, – я предупреждал. Немцы пристреляли мост. А вы строите в сорока метрах от него. Дальше надо бы.
– Приказ есть приказ, товарищ майор. Точка поставлена на карте начальством.
– Так передвиньте ее! Будут потери. Хорошо еще, что немцы не могут корректировать огонь.
– Не могу передвинуть точку! – Капитан с силой пнул ледышку носком сапога, она отрикошетила метров на десять и ударилась в каток танка. – Точка на карте... Такая злость берет… Такая злость! Что ж вы, бл…и, людей губите? Ведь можно воевать думаючи! Точка на карте...
Комбат оглянулся и тихо сказал:
– Уж лучше ледышки футбольте. Это хорошо у вас получается. Не то дойдёт до смерша… знаете…
Капитан махнул рукой.
– Такое чувство у меня сегодня, что смерть убережет от смерша. Надраться бы, так обстановка не позволяет. Точка на карте, … твою в три эшелона мелких, как пшено, боженят мать!
Огромный сапер с ведром в руке подошел к соседней машине.
– Братцы, бензинчиком у вас не разжиться?
– У нас газойль, дизельное топливо.
– А мне все одно, лишь бы горело.
Он выплеснул газойль на дощатую стенку большого сарая. Ленивое пламя лизнуло заплесневелую доску. Мгновение – и яростный огонь охватил сарай. Со всех сторон гигантский костер окружили вымокшие саперы. Иные прямо здесь, на снегу, раздевались догола и сушили обмундирование. Сюда же принесли раненых. Стоны и плач. Дикие тени, пляшущие на почерневшем снегу. Матерщина невероятная, как такое можно придумать? Саперы в ледяной воде. Всплески минных разрывов. «Раз-два, взяли! Еще взяли!» Стук «бабы», заколачивающей сваи.
Все спуталось в моем засыпающем мозгу. Мне казалось, что я вижу во сне преисподнюю.
Мы отдали сапёрам водку до последней капли.
Сарай догорал. Комбат приказал принести из имения все, что может гореть. На берегу зажигались новые костры. Саперы у моста менялись, одни приходили, другие возвращались на мост. Постоянно оставались лишь трупы. Их складывали на берегу шеренгами и укрывали плащ-палатками. Некоторых унесла вода. Мост уходил все дальше к тому берегу. Мы уже не сомневались, что к утру его построят. Если всех не перебьют.