Он возвращался домой по безлюдной улице, перегороженной сугробами снега. Серые сумерки перекатывались в раннюю темноту. Фонари, пусть даже тусклые, редкие и нерегулярные еще не горели. Генрих шел, не замечая этого, напряженно думая о том, как связать полученный вчера результат с квантовыми переходами. Из калитки внезапно возникла мужская фигура. Блеснуло лезвие щелкнувшего ножа.
– Скидовай пальто!
В течение долей секунды в сознании прокрутилась картина грабежа тогда, шесть лет назад. Он уже собирался повторить действия той ночи. Но острие ножа почти касалось подбородка. К тому же, он еще не привык к новому пальто и чувствовал себя в нем малоподвижным. А тут еще скользкий снег под ногами, которые и сейчас не были надежными и устойчивыми, хотя уже несколько лет он ходил без костылей. Сейчас Вадим был бы прав.
Генрих снял пальто и отдал его грабителю.
На следующий день, придя в учительскую в своей старой шинели, Генрих не стал объяснять, что произошло накануне. Он вообще старался уйти от вопросов.
Его шутки становились все менее добродушными, и коллеги прекратили приставать, единодушно решив, что это проявление странности, присущей талантливому человеку.
Прошло два дня. Генрих возвращался домой по той же улице, по тем же сугробам, по тем же сумеркам, переходившим в темноту. Мощные ледяные сталактиты висели под крышами, признаки невидимой войны между зимой и летом, хотя холодный ветер пронизывал до костей. Вдруг в этих густеющих сумерках у той же самой калитки Генрих увидел человека в своем пальто. Он почувствовал, как сердце толчком рванулось к горлу. Когда они сблизились, Генрих на мгновенье усомнился, тот ли это молодой человек. Он не запомнил его, даже не разглядел как следует.
– Попался, голубчик!
Молодой человек остановился и испуганно посмотрел на оттопыренную полу истертой шинели. Генрих в кармане из сжатого кулака выставил указательный палец. Молодой человек, вероятно, не сомневался в том, что из кармана на него нацелен пистолет.
– Ну-ка, снимай пальто! – Приказал Генрих.
Молодой человек расстегивал пуговицы дрожащими руками, не отрывая взгляда от оттопыренной полы шинели. Он снял пальто и протянул его Генриху.
Кивком подбородка Генрих показал на сугроб. Пальто тут же упало на слежавшийся снег, а молодой человек стал осторожно отступать задом. Удалившись метров на десять, он повернулся и стремглав пустился по пустынной улице.
Генрих поднял пальто и счастливый, вновь ощутивший себя командиром сапёрной роты, продолжил путь. Давно уже он не был так доволен собой. Черт возьми, недаром прошел он школу войны! Завтра в учительской без стыда он, наконец-то, расскажет эту историю.
На следующее утро, собираясь на работу, Генрих подошел к вешалке и произнес перед шинелью патетическую речь:
– Спасибо, старушка. Верой и правдой ты отслужила мне шесть с половиной лет. Куцая, с кожаными заплатами, без своего родного хлястика, с хлястиком, стыдно признаться, сворованным, потертая и уродливая, ты была моим одеянием и одеялом. Сейчас я отдам тебя хозяйке, и ты станешь подстилкой для ее собаки. Пойми, старушка, это вовсе не пренебрежение. Ты будешь продолжать служить живому существу. Какая разница – человеку или собаке? Еще неизвестно, кто лучше.
Генрих снял с вешалки новое ратиновое пальто и... Не может быть! Он готов был заплакать. Медленно повесил пальто на вешалку и зачехлил его газетами, чтобы оно не запылилось.
Он надел шинель, с которой так тепло распрощался лишь минуту назад и подавленный, пристыженный ушел на работу.
В течение месяца он каждый вечер медленно прогуливался по той злополучной улице, надеясь встретить молодого человека, с которого снял пальто.
Генрих болезненно переносил любое проявление непорядочности. Обостренное чувство справедливости вместе с кровью циркулировало в его сосудах. В неизменных генах оно досталось ему по наследству от библейских пророков. Всю жизнь он старался быть предельно осторожным, чтобы невзначай не нарушить механизм, поддерживающий зыбкое состояние справедливости. Он знал: это очень деликатный и чувствительный механизм. Как взрыватель у мины.
Тогда, в училище, Старик был прав. Со многими сотнями подобных мин Генрих имел дело на войне. Мина не должна была взорваться. Но... Сапер ошибается только один раз.
Распрощавшись с шинелью и собираясь надеть счастливо отобранное пальто, Генрих вдруг заметил, что подкладка у него совсем другого цвета.
Буханка хлеба
Авиозу
Почему я вспомнил именно этот день? Ведь там, во время боёв в предгорьях Кавказа, были дни более яркие – если можно назвать яркими дни пребывания в аду. Дни, когда я чудом избегал смерти, или, вернее, смерть избегала меня. Например, тот осенний день 1942 года, когда бронепоезд «Сибиряк» отразил атаку стада немецких танков. Четыре 76-миллиметровые пушки бронеплощадок и две 37-миллиметровые зенитки и два крупнокалиберных пулемёта на открытых платформах впереди и позади бронеплощадок против десятков танковых орудий. Да и сравнить ли маневренность танков с маневренностью бронепоезда, привязанного к железнодорожной колее... Правда, экипажи бронеплощадок были укомплектованы добровольцами-сибиряками, железнодорожниками, которые служили танкистами во время боёв на озере Хасан и на Халхин-Голе. Вечером того дня у меня появилось стихотворение:
Воздух вздрогнул.
Выстрел.
Дым.
На старых деревьях обрублены сучья.
А я ещё жив.
А я невредим.
Случай.
Грешен. Даже во время боёв у меня иногда выкраивалось время глотать книги стихов, они во множестве валялись на путях отступления. И писать стихи. Наверно, в семнадцать лет все пишут стихи…
Случилось это уже позже того дня. А сколько ещё не менее страшных дней пришлось пережить летом и осенью 1942 года... Почему же не те дни, а именно этот, прокручивается в моём сознании со всеми подробностями от подъёма до отбоя, как полнометражный документальный фильм? Хотя, собственно говоря, подъёма не было, ночь была бессонной.
Шесть разведчиков отдельного дивизиона бронепоездов в ту ночь вернулись из ближнего немецкого тыла и по приказу майора Аркуши, командира дивизиона, заняли оборону вдоль северо-западного края железнодорожного вокзала. Майор предупредил, что, как только нас сменят пехотинцы, мы должны пробраться в теснину, в которой скрылся бронепоезд. Километра три от станции. Туда он сумел отойти своим ходом вчера вечером после боя с немецкими танками. Болванкой был пробит сухопарник бронепаровоза. Воентехник Тертычко под огнём противника, обжигаясь, заглушил пробоину поленом и паклей. Ночью должен был подойти «чёрный паровоз» и вытащить бронепоезд в тыл. «Чёрными» называли все небронированные паровозы, от «овечки» до «ИС» и «ФД». По какой-то причине «чёрный паровоз» ночью не пришёл. И не пришли пехотинцы, которые должны были нас сменить. Тоже по какой-то причине.