Из Кирьят Бен-Цион мы поднялись на окраину Хеврона, на холм Телль Румейда. Под нами раскинулся большой город, освещённый полдневным солнцем. Серые старые дома скупо вкраплены в массу белых зданий, построенных после Шестидневной войны 1967 года. А город начинался именно с этого места. По преданию здесь жила семья, в которой родился пастушок, ставший вторым царём Израиля. Царь Давид — воин и поэт. Сейчас здесь несколько семейств евреев-поселенцев.
На холме Телль Румейда, видя быт евреев, оценивая их мужество, я думал о тех, кто демонизирует этих замечательных людей, об ультралевых барчуках Северного Тель-Авива. Что является источником их ненависти к поселенцам? Неужели они не понимают такой простой истины: не поселенцы — препятствие миру с арабами. Мне кажется, что в основе этой ненависти гнездится грызущая их зависть. Их деды и отцы были такими же поселенцами в Палестине. Пóтом и кровью они осваивали эту Богом нам данную землю. Шло время, и они, бывшие солью Израиля, увидели, а многие к тому же осознали несбыточность их такой прекрасной утопии. Но ведь именно они, поселенцы того времени, в течение всего лишь одной ночи строившие забор и башню, и снова забор и башню, и снова, и снова, именно они создали Государство Израиля. А их разжиревшие потомки? Дети многих из них заграницей. Их дети и внуки отказываются от службы в армии, в элитных подразделениях которой служат нынешние поселенцы. Возможно ли им не завидовать?
Ладно, гипотеза мне кажется правдоподобной. Но как в число этих фактических врагов Израиля попали мои дважды земляки, русскоязычные евреи? Им-то каким образом в борщ … поселенцы? По-моему, тут чаще всего доминирует психология советского гражданина. (Не хотел написать Хомо советикус). Они не читали, то есть, не видели, но знают. Они за долгие годы пребывания в стране так и не овладели языком этой страны. Они не оторвали своих ягодиц от прибрежных городов, в которых живут. Они не видели ни одного поселения в Иудее и Самарии. Я уже не говорю о сказочном Ямите, о поселениях Гуш-Катиф, Кфар-Даром и ещё трёх поселениях на севере сектора Газы, по которым у меня и сейчас сердце болит. Уверен, если бы они стояли на холме в трёх километрах северо-восточнее Калькилии, откуда открывается вид вправо на трубы электростанции в Хедере и влево на Ашдод, пришлось бы задуматься, следует ли верить ангажированным левым журналистам, отнимают ли у них поселенцы даровой кусок хлеба. Если бы они стояли на окраине поселения Бейт Арье и смотрели на взлётно-посадочные полосы аэропорта Бен Гуриона, ворота страны, возможно, задумались бы о своём недостойном поведении. Мне очень обидно, когда ветераны, мои товарищи по войне вскакивают и вытягиваются по стойке смирно при звуках песни «День Победы», но лениво поднимаются и стоят молча, как бараны, когда исполняется гимн «Атиква». Какими чужими они видятся в этот миг израильтянам, с гордостью поющими наш красивый гимн. Занесло меня. Но что поделаешь, если эти мысли не давали мне покоя на Телль Румейде?
И в Бейт Хадаса. А здесь ещё вспомнил, как «зелёный» новый израильтянин я реагировал на сообщения в известиях, словно из поля боя, о том, что сейчас происходит в Бейт Хадаса. А происходило для меня, нового израильтянина, необычное и непонятное. Израильское правительство не разрешало евреям вселиться в еврейский дом. Ночью десять женщин, девушек и около сорока детей прокрались мимо часовых, карауливших вход, и через окно в тыльной стене проникли в дом. Их пытались взять измором. У них не было воды и еды. Но они не сдались и победили. Армия, подчинявшаяся правительству Ликуда, не посмела атаковать женщин и детей. Это были именно те женщины, возглавляемые Мирьям Левингер, с которыми мы общались во время первого приезда в Хеврон.
К Меарат а-Махпела жена, невестка и сын пошли пешком, а я, приехав автобусом, одиноко ждал их уже наверху, у основания лестницы в синагогу. Ко мне подошёл пастор, мужчина лет шестидесяти.
— Вы израильтянин? — Спросил он.
— Да.
— Местный? Впрочем, это глупый вопрос. Видно же, что вы не местный.
Я улыбнулся, поняв ход его мыслей, который он тут же огласил:
— Вы ведь без кипы, значит атеист, а в Хевроне живут только верующие евреи.
— У вас не совсем правильное представление о евреях. И ошиблись вы дважды. Во-первых, атеисты самые неистовые приверженцы их веры — атеизма. Во-вторых, я верующий, как и очень многие мои одноверцы без кип. Дело в том, что я ещё не дорос до выполнения всех шестисот тринадцати заповедей. Поэтому кипу я не ношу, но сейчас, перед тем, как войти в синагогу, конечно, надену.