Впрочем, в чём меня только не обвиняют. Например, даже в том, что не мог я быть врачом в 13-й больнице города Киева, так как в Киеве такой больницы нет. Что я могу сказать по этому поводу? Допускаю, что обвиняющий меня прав, что такой больницы сейчас действительно нет. Не знаю. Тридцать три года с лишним назад, слава Всевышнему, я навсегда покинул Киев. Какие перемены произошли там за эти годы? Какие больницы исчезли? Какие появились? Не знаю. Знаю только, что работал именно в 13-й больнице на Козловке. За несколько лет до моего отъезда больница ещё называлась 2-й Печерской. В ту пору была знаменита лучшим в Киеве хирургическим отделением, в котором я имел счастье работать вместе с замечательными врачами. Но почему бы меня не обвинить в обмане?
Можно обвинить, даже подкрепляя обвинение безупречными аргументами. В книге «Из дома рабства» я описываю телефонный разговор с профессором Фёдором Родионовичем Богдановым по поводу статьи в «Комсомольской правде», в которой генерал Доватор назван сыном белорусского крестьянина. Так вот обвиняющий поймал меня на лжи: как это тридцатилетний Доватор мог обратиться к профессору Богданову по поводу какой-то патологии опорно-двигательного аппарата? Может ли быть какая-нибудь подобная патология у такого молодого человека? Аргумент действительно безупречный. Как это я, врач, мог так соврать? Не стану же объяснять, что пациентом врача-ортопеда может быть не только тридцатилетний мужчина, а даже новорожденный.
И ещё одно обвинение — в шовинизме. В книге «Голограммы» есть у меня рассказик о замечательной личности, облвоенкоме-полковнике, Герое Советского Союза. Шутя, с обвинением себя в предубеждении, этот удивительно благородный и добрый человек, что отчётливо прочитывается дальше, назван антисемитом. Надо быть клиническим идиотом, чтобы не понять этой шутки. Увы, в книге нет смайликов, без которых этот обвинитель, вероятно, не в состоянии обойтись для понимания. А может быть, это просто всего лишь ещё один повод обвинить меня в шовинизме? А, может быть, прочно основываясь на своём мировоззрении, он вообще лишает меня права слегка пошутить? Что я могу сказать по этому поводу?
В Советском Союзе меня обвиняли в сионизме. Там тогда весьма эмоционально возражал, убеждённо говорил, что я не диссидент и не сионист. Действительно, несмотря на фронду, диссидентом не был. Просто дурак по дон-кихотски сражался за справедливость. А сионистом? Дело в том, что в ту пору был подобен мольеровскому Журдену, не знавшему, что всю жизнь он говорил прозой. Так и я не знал, что моё желание жить в Израиле и есть самый обыкновенный сионизм. Сейчас я это уже знаю. Но и сейчас, тщательно инспектируя свою жизнь, твёрдо уверен в том, что во мне ни на йоту не было, нет и не может быть шовинизма. Да, я еврей. Да, я понимаю, какую ответственность Всевышний возложил на мой народ, посчитав его избранным. Но избран он лишь только для того, чтобы служить примером нравственности, преподанной в Заветах. Уже в шестнадцать лет на фронте, не имея ни малейшего представления о еврействе, инстинктивно ощутил, что я, еврей, обязан быть примером.
Мои друзья…
Остановился и не без ехидства улыбнулся. Вспомнил дежурную фразу любого оправдывавшегося юдофоба, что, мол, у него есть друг еврей. Но так сложилась моя жизнь, что большинство моих друзей не евреи. Украинцы, евреи, русские, грузины, татары, армяне, казахи. Последовательно вспоминаю национальности этих замечательных людей по мере того, как они становились моими друзьями. Именно в таком порядке, по мере приобретения друзей, перечислены их национальности. Были и сейчас есть у меня дорогие друзья евреи. Но количество их меньше, чем не евреев. Так получилось. Друзей ведь я выбирал не по национальности. И вообще не выбирал. Друзьями мы становились.