Он ворочал едой и вещами.А какими руками влезал он в котёлС водянисто-солдатскими щами!В штабе закусь и водка — широкой рекой.И «герою» с расплывшейся мордойПолупьяный начальник нечистой рукойИмператорски жаловал орден.Приписали ему моё место в бою,Подчинённых моих достиженья…И опять своровали награду мою,Соблюдая закон сохраненья.Не страшились большого начальства пинкаПод прикрытьем взаимной поруки.Хоть рука руку моет, но навернякаОставались нечистыми руки.Грязь нетрудно заметить на чистом полу.Но останешься в схватке с фашистомЧист в окопной грязи. Ну а тех, кто в тылуКак разделим на чистых-нечистых?Я не знаю, как выжил в смертельном бою.Помню лишь госпитальные муки.Перебитые руки в крови и в гною,Разве это не чистые руки?Было ясно на фронте, кто свой, кто не свой.Было ясно, где чисто, где грязно.А в гражданском житье я ходил, как слепой,Подвергаясь нечистым соблазнам.Как-то в частную лавку втащил меня друг.Цены дикие в лавке. Но былоБакалейных товаров обилье. И вдруг,Как мираж — туалетное мыло.Совершали мы в баню повзводный бросок,Я смывал с себя грязи избыток.Дурно пахнущий ржавого мыла брусокБыл нам дорог, как золота слиток.Этим мылились мылом во время войныИ сейчас, в первый год невоенный.Туалетное мыло! Мы были вольныТолько грезить о нём, незабвенном.Положил на прилавок пахучий пакетСам хозяин, предельно учтивый.Но увидел я вдруг: «Reines jüdisches Fett»[2]На обёртке блестящей красивой.Онемел. Задохнулся. Проклятья и мат,Изрыгал я, от боли зверея.Где-то в Пруссии мне показал наш комбатАбажуры из кожи евреев.Но, громя эту лавку, был верен себе:Я, воспитанник подлой науки,Не пошёл, не донёс, как учили, в ГБ,Не запачкал стукачеством руки.Юдофобская банда нагрянула в зал.И конфликт нарастал постепенно.Мой знакомый был рядом. Он видел, он знал,Что я в драку ввяжусь непременно.Джентльменством своим окруженье пленя,Слывший в части морали красавцем,Рук решил не марать. И оставил меняОдного против банды мерзавцев.Со студенческих лет, как священный обряд,Медицинских законов зачаток:В анатомке с перчаток смывал трупный яд,А потом руки мыл без перчаток.Редко сытый студент, фронтовые влачаГимнастёрку в заплатах и брюки,Восходил постепенно к высотам врача,Сохраняя в стерильности руки.Светлый образ целителя, образ врачаЯрче титульных великолепий.Из библейских времён к нам пришёл Элиша,Из элинской легенды — Асклепий.Летописцы, владыки, века не сотрутВрачевателей славу бессмертных,Кто больным отдавал ум, уменье и труд,И себя — как последнюю жертву.Мозг и сердце настроить на их частоту!Ну, а руки?Усвоил я чётко:Невозможно создать этих рук чистотуТолько спиртом, и мылом, и щёткой.Эти руки врача! Щуп найдите другой.Кто способен всё снова, и сноваСострадающей и осторожной рукойОсязать ощущенья больного?Пусть известно, что врач бескорыстен и свят, —Как без денег прожить человеку?Только грустно, что деньги порою грязнятДаже без прикасания к чеку.Но когда нечистот мы касаемся вдруг,Повторяется истина вечно:Экскременты больного не пачкают рук,Если совесть врача безупречнаКлевету на меня друг, услышав, застыл…Оглушили его эти звуки,Но смолчал малодушно. Он руки умыл,Только стали ли чистыми руки?Чистота… Как и прежде, тоскую о ней.Что есть проще простой этой штуки?Но пойди, подсчитай, сколько раз, сколько днейПожимали мы чистые руки?Не по мне эта тема.Умерил размах.Говорил про дела, про усталость,Подбираясь к стихам.И о чистых рукахНе сумел написать, как мечталось…За ранения, за искажённую плоть,За лишенья, потери, разлукиДо конца моих дней помоги мне, Господь,Пожимать только чистые руки!4–9.04.1994 г.