— Успокойся. Это обычное враньё наших так называемых либеральных гуманистов. Впрочем, возможно они пишут о том, что действительно наблюдают у своих отпрысков и вообще в своей среде. У большинства израильской молодёжи мотивация высока. Что касается части, о которой идёт речь, попасть в неё мечтают не десятки, не сотни, а тысячи блестящих юношей, с успехом окончивших школу. После двух тяжелейших физических отборов остаются примерно несколько сот отличных юношей, участвующих в конкурсе, в котором на одно место претендуют не менее десяти человек. Но даже зачисление в эту часть не гарантирует того, что солдат пройдёт в нём всю службу до самой демобилизации, если в его поведении или возможностях обнаружат пусть, казалось бы, незначительный изъян. А нагрузки у них, не только физические, но и моральные просто сверхчеловеческие.
— Не знал, что существуют такие части. Впрочем… Теперь, кажется, до моего сознания дошла сцена, которую однажды я наблюдал в заполненном автобусе. Понимаешь, зашел в автобус солдат, возможно, именно той части, о которой ты говоришь. В матерчатом прямоугольнике с символом, свисающим с левого погона, я не очень разбираюсь. Так что не могу ничего утверждать. Но на груди солдата с двух сторон крылышки парашютиста и ещё какие-то. На автомате оптический прицел. На поясном ремне пистолет. Не у офицера, а у солдата. У паренька был усталый вид. Я обратил внимание на то, с каким почтением на него посмотрели пассажиры. И очень удивился тому, что какой-то дядька лет сорока-пятидесяти вскочил с сидения и предложил солдату место. Это у нас, при нашей израильской деликатности! Солдат явно смутился. Но дядька сказал: «Садись, сынок. Я служил в твоей части. Я знаю, что значит посидеть несколько лишних минут». Пассажиры, было совершенно очевидно, отнеслись к этому с пониманием. По-видимому, потому, что каждый израильтянин — бывший солдат. Это я, не удосужившийся отслужить в израильской армии, не понял увиденного. Смысл этой сцены дошел до меня только сейчас, когда ты упомянул о конкурсе и о какой-то особой части. Возможно, я и сейчас не угадал, где именно служил этот солдат. И всё же не понимаю, о каком платном завтраке может идти речь. Абсурд! Абсолютный абсурд!
— Что касается твоего солдата, возможно, действительно он из той самой части. Есть несколько частей, к которым израильтяне относятся с пиететом. Но та, о которой идёт речь, действительно особая. А оплата завтрака… Ну, всё зависит от того, какой смысл вложен в этот термин. Разумеется, никто ни в каких частях не платит за завтраки ни шекели, ни доллары, ни евро, ни даже тугрики. Речь идёт о маленьком подразделении, в котором, не знаю с какой поры и почему, унаследована традиция — до завтрака сделать несколько трудных силовых упражнений, независимо от того, есть ли на это сила. Разумеется, о желании не может быть и речи. Причём, количество упражнений зависит от того, что солдат возьмёт на завтрак. За каждую дополнительную, скажем, баночку фруктового йогурта или какой-нибудь деликатес надо уплатить лишним упражнением. Снаряд, вид упражнения и количество их устанавливается самим солдатом. Всё это никем не приказывается и никем не контролируется. Всё это, как упомянутое тобой соблюдение стерильности рук хирурга.
— Забавно.
— Это и называется у них платный завтрак.
Так вот, однажды утром Ариэль заметил, что Томер не заплатил за завтрак. Ночь была ужасной. Устали они смертельно. Но не уплатить! Повести себя нечестно! В их подразделении такого быть не могло. Ариэль решил забыть об этом. Мало ли что случается. Но в следующее утро, и тоже случайно Ариэль вспомнил вчерашнее, потому что Томер снова не уплатил за завтрак. В свободную минуту Ариэль рассказал о своём наблюдении Бенци.
— Не может быть, — сказал Бенци. — Тебе показалось.
На следующее утро Ариэль, Бенци и оказавшийся рядом Гидеон уже целенаправленно незаметно наблюдали за Томером. Невероятно! За завтрак он не уплатил!
— Ребята, и это в нашем подразделении? Мы ведь пальцы одной кисти! Отсутствие доверия к товарищу — конец нашей боеспособности и значит самой жизни!
— Но, может быть, это действительно случайность?
Два следующих утра Ариэль, Бенци и Гидеон незаметно наблюдали за Томером. Всё повторялось. Томер не платил за завтрак.
— Ребята, — сказал Гидеон, — мне это ужасно не нравится. Надо доложить Моти.
Моти, лейтенант, командир подразделения. Пример, на который равнялись его подчиненные. Старше их всего лишь на три года, он представлялся им мудрецом, выкованным из особо прочной легированной стали. Самые тяжёлые физические нагрузки, казавшиеся за пределами человеческих возможностей, для него были обычными элементами армейской жизни. Такими его подчинённые мечтали стать к концу второго года службы, к моменту присвоения звания воина, к моменту появления на гимнастёрке в дополнение к крылышкам парашютиста крылышек их части. Когда солдаты доходили до предела физических сил, они всё-таки старались дотянуться до своего командира. А мудрецом он считался потому, что, помолчав (он вообще был молчуном) и подумав, находил решение, разумнее которого просто не могло быть. Но главное — Моти был вершиной справедливости. Ни разу с момента, когда, пройдя курс молодого бойца, они стали его подчинёнными, он не совершил, не сказал чего-нибудь, что противоречило бы истине в последней инстанции. А ведь это был второй год их службы.