Вскоре, когда я познакомился с женихом двоюродной сестры Сени, мне стала очевидна безнадёжность исполнения моего желания. Он превосходил меня по всем статьям. Не говоря уже о материальном положении, которому по наивности до этого я никогда не придавал значения. Он — блестящий морской инженер-капитан, владелец двухэтажного дома в Киеве, владелец автомобиля и даже телевизора, который в 1953 году был ещё относительной редкостью. И я — не только не владелец, а временный арендатор больничной койки в общежитии врачей, получающий нищенскую зарплату. Подчеркнуть разницу в нашем материальном статусе пришлось только потому, что стипендия девушки, перешедшей на последний курс архитектурного факультета Киевского инженерно-строительного института, была единственным средством существования семьи из четырёх человек: старой бабушки, матери, научного сотрудника, уволенной из института микробиологии во время дела «врачей-отравителей», не имевшей возможности устроиться на работу, младшей сестры-школьницы и самой кормилицы семьи.
Сейчас, когда мы встречаемся семьями и выпиваем с профессором-хирургом Семёном Резником, я никогда не лишаю себя удовольствия поднять бокал и поблагодарить его за то, что вот уже сорок девять лет его двоюродная сестра дарит мне счастье быть моей женой.
Отец не ошибся, благословляя нас.
2002 г.
Эфемерный, такой красивый шарик необъяснимой уверенности в том, что красивая славная девушка станет моей женой, лопнул, наткнувшись на кортик. А ведь Семён, мой друг и однокурсник, предупреждал меня, что это произойдёт. Но я отказался не только слушать, а даже слышать. Именно он, приехав из Донбасса в Киев, в институт усовершенствования врачей, привёл ко мне в общежитие эту девушку, свою двоюродную сестру. Вернее, она привела его, показав, где находится институт ортопедии и травматологии, в котором я жил и работал.
Тяжёлая чёрная коса венчала её красивую голову. Большие широко расставленные карие глаза. Скромное красное в белую полоску штапельное платье на совершенной фигуре. Двадцать минут, пока я беседовал с другом, она молча сидела на табуретке. В тот день в моём присутствии произнесла только два слова: «здравствуйте» и «до свидания». Не могу объяснить почему, услышав второе слово, когда она вышла из комнаты, я со стопроцентной уверенностью заявил Семёну, что именно эта девушка будет моей женой. Мой друг резонно посоветовал не морочить голову ни себе, ни людям. Спустя несколько дней, сказал: она выходит замуж за парня, которому я не чета. Я разозлился и сказал, что не спрашиваю у него, выходит ли она замуж, замужем ли она и даже есть ли у неё дети, и вообще ничего не спрашиваю и ничего не хочу знать. Она будет моей женой. Точка!
Вскоре после их ухода, хотя днём я обычно не сплю, не то приснился мне сон, не то было видение, — не могу объяснить толком, потому что я и сам не понимаю, что это. Мне было три года, когда умер отец. Я помнил его весьма смутно. Раньше (да и потом) он мне никогда не снился. Сейчас отец раскачивал меня на носках своих туфель, сидя в кресле-качалке. Мне было так хорошо! Никогда ничего подобного я не испытывал. Вероятно, именно такое состояние называют блаженством. Отец сказал, что я выбрал замечательную жену, лучшей быть не может. Он нас благословляет.
Спустя несколько дней ко мне пришёл мой друг. Я рассказал ему про не то сон, не то видение. Он только повертел указательным пальцем у виска и сказал, что, собственно говоря, не следует удивляться бредням человека, у которого в мозгу осколок.
Забыл упомянуть, что Семён пришёл со своей двоюродной сестрой, когда я тяжело болел коклюшем. Детская болезнь у здорового двадцативосьмилетнего лба! И застала меня эта красивая девушка в постели с небритой пятидневной щетиной. Впрочем, я уже об этом рассказал подробно.
А сейчас, выздоровев, я увидел её с тем самым парнем, которому, как сказал мой друг, я не чета, и который, как сказал мой друг, через несколько дней должен стать её мужем. Вот тут и лопнул мой эфемерный шарик,
Представьте себе картину. Стоят рядом двое мужчин примерно одного возраста и роста. Один — в видавшем виды костюме, полученном несколько лет назад, ещё в студенческую пору по профкомовскому талону, и это его единственный нарядный костюм. К тому же, у мужчины шрам на лице и палочка хромающего инвалида. Второй — стройный, со сверкающим «крабом» на залихватской морской офицерской фуражке, с золотыми погонами инженер-капитана на безупречном кителе, пуговицы которого ослепляют своим блеском, и с кортиком, тем самым кортиком, завораживающим не то золотом, не то позолотой рукоятки и ножен. Именно кортик доконал меня. Дополнительная информация уже ничего не прибавляла к этому, хотя она была весьма существенной.