Я вспомнил, чего мне, студенту первого курса стоил спор с ассистенткой кафедры биологии по поводу теории Дарвина, в которой я, хоть ещё ярый коммунист, нашёл опровергающие её нестыковки и противоречия. Чуть не вылетел из партии и из института. Только военное прошлое спасло меня. Но в пору, когда я читал Библию, мог обойтись без этих воспоминаний. Я уже был верующим евреем, начавшим постепенно углублять свои знания.
20.08.2012
Звенья цепи
Представлялось, события, о которых собираюсь рассказать, не имели точек соприкосновения. Тем не менее, они оказались связаны, даже скованы между собой.
Утром в первую пятницу октября 1973 года у меня раздался телефонный звонок. Позвонил врач, только что приехавший ко мне в Киев. Я руководил его докторской диссертацией. Тут же пришлось заняться устройством его в гостиницу. В Киеве это было непросто. Но у меня с этим обычно не было проблем. Несколько директоров гостиниц были моими благодарными пациентами. Я позвонил одному из них. Не успев высказать просьбы, услышал: «Если речь идёт о номере, то даже не заикайтесь. Тысячи извинений. Не обижайтесь». Удивлённый, раздосадованный, но по тону почувствовавший нечто необычное, я позвонил в гостиницу у чёрта на куличках на левом берегу Днепра. Но директор и этой гостиницы не дал мне окончить фразы. «Нет и нет. Когда вы кончаете работу? Я буду ждать вас у входа в поликлинику».
Я ничего не понимал. Диссертанта пригласил придти ко мне домой в два часа дня. А в час дня встретился с директором гостиницы.
— Ради Бога, не сердитесь на меня. Я не мог объяснить вам по телефону. Гостиница закрыта. Выселили всех постояльцев. У нас карантин. В других гостиницах то же. Из Дамаска срочно эвакуируют семья наших военнослужащих. Вы понимаете?
Я понял. Война с Израилем. Но когда? Если такая спешка, она может быть и завтра. Знают ли об этом в Израиле?
Завтра… Это была суббота, Йом Кипур — Судный день. Самый святой день для евреев. Я ещё не имел представления о еврейских традициях, праздниках, памятных днях и тем более о том, как их следует отмечать. Знал только, что в Судный день надо соблюдать пост. Ничего не ел и не пил. Соблюдал. А вечером мы узнали, что Египет и Сирия внезапно напали на Израиль. Война оказалась для Израиля полной неожиданностью. А я ведь знал о ней ещё накануне и, вероятно, мог предупредить. Но как?
Голод того Йом Кипура приобрёл для меня, для непонимающего, особый смысл — наказание за то, что не сумел помочь своему народу.
На следующий день сын пришёл домой взбешённый. Рассказал, что на площади Ленинского комсомола у газетных стендов народ радостно читает сообщения о поражении израильтян. Читают, что в одном из бункеров египтяне взяли в плен израильского офицера. Кто-то сказал: «Я бы с него живьём шкуру содрал». И все, разумеется, одобрили. А сын должен был смолчать, вместо того, чтобы набить морду этому добровольцу-шкуродёру. Мне был понятен гнев сына. Набить морду — само собой разумеется. Но я-то был лишён большего. Я был лишён возможности оказывать квалифицированную медицинскую помощь раненым израильским воинам.
В понедельник до меня дошли слухи о том, что из киевского аэропорта Борисполь с интервалом в полчаса вылетают в Сирию огромные «Ан-22», груженные оружием и боеприпасами. А ещё слухи донесли, что там же, в Борисполе, советские «добровольцы» ждут команды отправиться на войну с Израилем. Советские «добровольцы» лётчики и ракетчики уже воевали против Израиля в Египте. Я знал, что их трупы привозили на родину, и очень сожалел, что вместе с ними в цинковых гробах не привозят тех, кто отдал им команду воевать за арабов.
Именно в эти дни главный хирург Армении, профессор Рубен Лазаревич Поронян пригласил меня в Ереван проконсультировать шестнадцатилетнюю девушку, которой предстояла высокая ампутация бедра.
С женой мы давно мечтали посетить Армению. Да и многие мои бывшие больные, которых я оперировал, приглашали в гости. Короче, с женой и сыном мы вылетели в Ереван.
Не помню, присутствовала ли на консультации мать девушки. Но отец! С какой болью, с каким отчаянием смотрел он на присутствовавших врачей!
Искуснейший ювелир, он родился в Каире и жил там до времени, когда решил репатриироваться, до приезда в Ереван. Тяжело началась его жизнь в советской Армении. В Союз художников выдающегося мастера не принимали, считая его ремесленником. Представляете себе ремесленником, скажем, Фаберже? Но и ремесленнику нормально работать не давали, так как он имел дело с золотом, серебром и драгоценными камнями. А ведь он представления не имел об этих запретах и вообще о советской системе. Но искусство его в конце концов стало известно. Католикос Вазген Первый сделал его своим персональным ювелиром. Чего ещё мог он желать?