А Венецию не упомянул. Что, не понравилась Венеция? Не просто понравились! Три раза наслаждались, осматривая город и музеи. И погружались в глубокую печаль, замечая признаки гибели этого прекрасного города.
Но речь идёт не просто о красотах, а о том, что, кроме глаз, может дойти до глубины души. О самой душе города.
Уже зная, что я увидел, а главное — что почувствовал, очень огорчился бы, если жене не удалось с огромным усилием преодолеть моё сопротивление и затащить меня в Берлин. Разумеется, я знал о захоронениях советских воинов в Тиргартене и Трептов парке. Но, увидев мой интерес и моё отношение к памяти о войне, нас повезли в Панков (Шенхольц), о котором у меня не было ни малейшего представления. Здесь, на этом огромном кладбище я вдруг ощутил душу Берлина, почтившего бесчисленные ненужные жертвы. И продолжающего почитать в течение шестидесяти пяти лет. В предзакатном освещении множества памятников, не традиционных надгробий, а бронзовых таблиц с фамилиями, мне почудилось неуловимое свечение раскаяния. Как и в Иерусалиме, нечто неопределённое и неописуемое. Не сравниваю несравнимого. Но ведь ощутил нечто на этом военном кладбище.
Ладно, не буду о печальном.
Вот Барселона, такая европейская и вместе с тем так отличающаяся от европейских городов. Именно душой. И, если уже задел Испанию, как из прекрасных городов не выбрать Саламанку с её старинным университетом? Здесь и в итальянской Болонье зарождалась европейская наука. А Кембридж! Вспоминаю, как под проливным дождём, не замечая его, перебирались из одного колледжа в другой. Помню трепет, когда мы посетили Тринити, где Ньютон закладывал фундамент строения современной физики. Где и в дни нашего посещения работали всемирно знаменитые учёные.
Но, заговорив об университетских городах, я вспомнил Беркли. Огромное окно в доме на втором этаже, словно катарактой полностью ослеплено плакатом, призывающим любезных геев и лесбиянок. А вдоль аллеи столики с кипами брошюр, с серпом и молотом на обложке, с жёлтой шестиконечной звездой, перечёркнутой чёрной свастикой, брошюр с флажками Организации Освобождения Палестины. За этими столиками в учебные часы деловито сидели студенты, и агрессивно рекламировали наваленное на столах богатство. Печальное зрелище.
Чтобы успокоиться, подумал, что это, вероятно, только в одном университете на Западном побережье. Но мы побывали и на Восточном, в Принстоне. Небольшой городок. Ничего, кроме знаменитого университета. Население преимущественно студенты. Спросил одного из них, не знает ли он, где дом Иммануила Великовского. Нет, не знает. По ответу было понятно, что он не знает и того, кто такой Иммануил Великовский. Тогда контрольный вопрос. Не знает ли он, где дом Альберта Эйнштейна? Нет, не знает. И другие студенты не знали. Но мы-то знали, что стоим перед фасадом этого дома. Печально.
Беркли и Принстон я вспомнил, когда с женой мы ехали из Осло в Стокгольм. В купе с нами оказалась симпатичная американская супружеская пара. Он врач. Она? Не знаю. Женщина. Разговорились. В коллеге обнаружил высокообразованного врача-профессионала. Специалиста-терапевта.
Мне очень хотелось выяснить отношение американского еврея к Генри Киссинджеру. Были на то основания в те дни. Для затравки спросил его мнение о книге Джозефа Хеллера (Iossef Heller «Good as Gold»), в которой автор смешал Киссинджера с дерьмом. Одно с другим. Книги этой доктор не читал. Более того, о таком писателе никогда не слышал. Это меня удивило невероятно. Потрясающую книгу Иосифа Хеллера «Catch-22» я читал ещё в Советском Союзе. Мне было известно, что книга эта бестселлер. Переведена на многие языки и издана немыслимыми тиражами. Пользуется огромным успехом. Дальнейший разговор о литературе меня не обескуражил, а сбил с ног. Оказалось, что доктор не имеет представления о том, что был такой американский писатель Марк Твен. Выяснилось, что с доктором можно говорить только о медицине. И говорить о медицине интересно. Но, ни о чём более. О чём можно было говорить с его женой, не знаю.
Простите, отвлёкся от Иерусалима. Я его не сравниваю с другими, самыми прекрасными городами, и даже не с прекрасными. Вообще ни с какими. Он просто несравним. Ни в одном из посещённых нами городов мы не видели такого света, или свечения, или сияния. Заметили? Я уже пишу о восприятии света во множественном числе. Этот свет уже видит и моя жена, двадцать лет проработавшая архитектором в Иерусалиме и знающая город на два порядка лучше меня. Но, кажется, жена не может быть свидетелем. Поэтому приведу другого.