Довольно быстро я почувствовал, как нутро подло дрожит под лёгким пуховиком – окно пришлось закрыть. Соседи вели себя легкомысленно: зажигали свет и не задёргивали шторы, ходили по комнатам в трусах, хватали еду из кастрюль руками, целовались. Я постарался отсесть в тёмный угол и посматривать украдкой; порой возникало желание включить камеру на телефоне и увеличить масштаб, рассмотреть некоторые сцены в деталях. Через час, уже подумывая вернуться в измятую постель, я заметил мужчину на восьмом этаже, который мелькал в окне словно маятник – вот на него я мог смотреть без украдки. Мужчина сверлил взглядом пол.
Порой я видел, как меняются предметы в его руках, но не мог разглядеть, какие именно. Пришлось отыскать в комоде старый театральный бинокль, который валялся у нас уже лет десять, не меньше. Как театральный бинокль оказался у нас дома, я не уточнял – знал только, что никто из нашей семьи не ходил по театрам.
Пока я искал бинокль и немного погрелся у ещё не остывшей плиты, свет в комнате мужчины уже погас, остались лишь неяркие блики на стенах его квартиры. Похоже, мужчина смотрел телевизор. Расстроенный, я вернулся в постель, закутался в одеяло и попытался заснуть. Сквозь наваливающуюся дрёму я чувствовал, как меня колотит.
Кажется, поход на балкон действительно был плохой идеей.
И, знаете, лучше бы я не просыпался. Восстал в пятом часу вечера, мокрый, холодный – даже испугался, что уже труп. Сильно болела голова, нос не дышал, боль раздирала горло. Я тут же ринулся запихивать в себя лекарства: обжигая губы, выпил терафлю, прыснул в нос спреем от насморка, съел мятный леденец. На улице темнело, люди напротив зажигали свет. Подойдя к балконной двери, потянулся за оставленным там же биноклем – и с радостью обнаружил, что соседние окна видны даже отсюда. Не найдя в себе сил рассматривать чужие жизни стоя, притащил с балкона стул (не закутался перед выходом, замёрз за секунду – ещё пожалею об этом). Сидя на стуле, прислонил бинокль вплотную к дверному стеклу.
Мужчина на восьмом этаже снова шагал из угла в угол. На этот раз я смог разглядеть детали – в руке он держал бутылку вина с оранжевой этикеткой; поверх шерстяного свитера болтались провода от наушников, лица же я не рассмотрел. Он отпивал из горла и задумчиво кивал в такт музыке. Данное зрелище быстро мне наскучило, но через несколько минут мужчина вернулся, зажимая бутылку подмышкой. В руках он держал тарелку, из которой ложкой лениво клевал что-то рассыпчатое. То ли макароны, то ли рис… Еда сваливалась с ложки и падала на пол. В конце концов бутылка выскользнула у него из подмышки и он отпрыгнул, побоявшись то ли испачкать штаны, то ли порезаться об осколки. Вздохнул, перешагнул через невидимую мне лужу и ушёл прочь. Появился через пару минут – уже без тарелки, но с новой бутылкой.
Периодически он уходил в слепую для меня зону; думаю, там располагалась гостиная. Его однообразные шатания и завораживали, и бесили меня, так что я периодически отвлекался и смотрел вниз, на людей, забегающих в парадные. В конце концов мужчина снова пропал надолго, но возникшую скуку своим смехом и визгом разбавили соседи справа – вторые сутки что-то праздновали, пели караоке. Разбираться или жаловаться не было сил, так что я умылся, нагрел кипятка и сел пить чай, прислушиваясь к поющим пьяным людям. Они что-то громко обсуждали, смеялись, но в конечном счёте я мог различить только мужской отрывистый мат.
Ближе к ночи соседи упились и уснули, а окно мужчины оказалось распахнутым настежь. Сам он, по пояс голый, стоял недвижимо, грубые тени от ночных фонарей подчёркивали его подтянутый рельеф. Вылитая статуя! Я хотел было выйти на балкон и прокричать ему что-то вроде «закрой окно, идиот, замёрзнешь!», но, проговаривая эту фразу на кухне, понял, что осип.
Увиденное так смутило меня, что я и сам беспокойно зашагал по квартире. Каждый раз я бросал взгляд на его окно и каждый раз заставал там одну и ту же картину. Он стоял и не двигался.
Последующие часов десять помню смутно… Очнулся уже засветло, часов, наверное, в шесть утра. Мужчина, весь бурый от переохлаждения, стоял у кухонной стойки и тряс каким-то предметом. Затем он отодвинулся, я увидел в бинокль рюмку – похоже, посыпал водку перцем. Он пил, наливал новую порцию из бутылки, снова тряс и снова пил. К тому времени горло моё воспалилось настолько, что я уже не мог даже языком пошевелить, не то что произнести фразу. Отчего-то (возможно, в бреду) я подумал, что и мне поможет водка в перцем, не даром же дед лечился ей всю свою долгую жизнь. Я распаковал поллитровку Абсолюта, подаренную коллегами на юбилей, выпил три рюмки – горло обожгло, стало только больнее.