Стрелочник невнятно буркнул что-то в оправдание и поспешил сделать разблокировку, чтобы упрямый глазок аппарата подчинился дежурному.
Удовлетворенный разговором, Волков зажег фонарь, поставил его на шкаф, сел за стол и начал записывать в длинный с загнутыми и засаленными краями журнал какие-то цифры. Изредка посматривал на окно, через которое вдали, немного выше горизонта, еле заметно мигал зеленоватый свет входного семафора, и ниже зеленого света мерцали красные, белые и зеленые огоньки стрелочных фонарей.
Эти светящиеся маячки резко выделялись на темном фоне ночного небосклона, и только ветер, поднимавший снежные песчинки вверх, от времени до времени застилал огоньки.
Но вот как-то неожиданно в разноцветный фон огней, такой обычный в течение сотен ночей, вмешалась маленькая желтоватая точка. Она блуждала по горизонту, то сливаясь с цветами стрелочных фонарей, то шарахаясь вправо или убегая влево, то снова замирала на одном месте. С каждой минутой точка увеличивалась, вырастая в большой круглый глаз.
Опытный взгляд дежурного сразу заметил перемену в сигнальном световом узоре, а еле доносившийся переливистый свисток паровоза окончательно подтвердил, что поезд подходит к станции.
«Итак, немного кольнем штыком в бок», — усмехнулся про себя Волков, взял фонарь с красными стеклами и быстро вышел из дежурки на перрон.
Крутила поземка. Чистое небо перемигивалось звездами. Одни горели ровно, ярко, другие вздрагивали, словно от сильного мороза, некоторые срывались с давно установленного им места и с колоссальной быстротой уходили в глухое темное пространство, оставляя за собой чуть заметный светящийся след.
Алексей Иванович взглянул на выходной семафор с ярким пятном и почувствовал свою власть. С востока приближался поезд. Единственный фонарь паровоза прощупывал на несколько десятков сажен вперед стальную дорожку и плавно перекатывавшийся по гребням снег.
Уже ясно слышно, как переговариваются колеса с рельсами, на стрелках особенно тщательно выстукивая веселый танец железа, чугуна и стали. Состав, извивая тело на кривых частях пути, казался огромном гармошкой, разукрашенной на краях разноцветными огнями, а гармонист, большое железное существо, от веселой удали распотелся, часто попыхивая трубкой, скороговоркой выкрикивал: «Пускай, пускай!., пускай!., пускай!..» Затем горячие и влажные пары обдали стоявшего с красным фонарем Волкова.
Тормозные колодки визжали от сильного трения. Вагоны и после неожиданной остановки паровоза еще бежали по инерции вперед, налетая друг на друга, отчего буфера лязгали, пружины судорожно сжимались, отталкивая назойливых зевак-соседей. Потом послышалось знакомое «ту-у-у-у-тут» — состав вздрогнул, лязг прекратился. С тормозных площадок соскочили смазчики, кондуктора и часовые. Все они были укутаны в длинные овчинные тулупы и заячьи шапки, из-под которых выглядывали намороженные усы, нос да пара глаз.
Часовые бегали вдоль состава, вглядывались в темноте в пломбы вагонов, сгибали и без того сутулые спины, пролезая под вагонами на другую сторону состава. Смазчик, молодой, лет семнадцати, паренек, бегая с факелом и масленкой, прощупывал буксы.
Волков усмехнулся: «Взялись строить! Все загубите! Правители!» И, посмотрев вслед смазчику, плюнул и мелкими шажками засеменил в дежурку, куда уже прошли машинисты и кондуктора.
Последний вагон маршрутного поезда представлял теплушку, набитую до отказа поездной бригадой, красноармейцами, спекулянтами солью и другими категориями лиц, сейчас перемешавшихся около маленькой чугунной печки. Свеча, прикрепленная на верхней полке теплушки, наклонилась набок. Стеарин, тая, стекал на пол, отчего свет мигал беспрестанно.
Тени и силуэты обитателей теплушки неуклюже подпрыгивали на стене, приседали или метались из стороны в сторону.
Люди с протянутыми руками к чугунке, плотно прижимаясь друг к другу, группами вели разговоры.
Говор смешивался в одно шумное шипенье* отчего нельзя было разобрать, о чем шла речь. Только один осипший, видно от сильных морозов, голос красноармейца выделялся из всех.
Красноармеец говорил о Колчаке, о Польше, об Англии, о хлебе, он убеждал, что война с Польшей скоро кончится и каждый возьмется за свою работу.
Когда разговор утихал, слышался волчий вой ветра да скрип старого вагона. Люди, сутуло сгорбив спину, жались к краснеющей чугунке. Скорей всего это были мелкие спекулянты солью, если не просто мошенники, в изобилии загружавшие транспорт и всю страну, стонавшую под ураганным огнем империалистических банд, хозяйственной разрухи, голода.