Я пристально посмотрел на Тулубьева.
— И разговаривали они, Сергей Петрович, я это ясно слышал, по-английски. Я хотя и не знаю этого языка, но легко, конечно, мог понять, что говорили они по-английски.
— Та-ак! — сказал я. — Опишите, пожалуйста, Александр Аркадьевич, еще раз человека, шедшего с Манштейном.
— Среднего роста, довольно плотный мужчина, с быстрыми, проницательными глазами.
— Он вас видел?
— Да. Когда я окликнул Манштейна, этот господин оглянулся и очень внимательно посмотрел на меня, продолжая разговаривать на ходу с Манштейном.
— Напрасно вы это сделали, но что уж сделано, того не воротишь. А где произошло это?
— На Гогенлоэштрассе, около дома, где сейчас находится бар. Я как раз выпил там чуточку.
— А вы не ошиблись, Александр Аркадьевич? Может быть, это был человек, просто похожий на вашего барона, или вино затуманило вам глаза?
— О нет! Манштейна я узнал бы и за версту. У него такое характерное лицо рафинированного денди, усталая, хромающая походка… а насчет вина — я выпил очень мало.
— В таком случае извините. Итак, вы говорите, он хром?
— Да, несколько припадает на левую ногу — результат испанской войны.
На левую ногу… Я задумался. Мне припомнились обстоятельные ответы старшины Глебова, когда комендант расспрашивал его о группе немцев, ехавших на кладбище Ангелюс…
— Да он это, он! Не стоит даже сомневаться, господин подполковник, это был барон Манштейн. Как мне не узнать его характерного лица с густыми черными, как бы наклеенными бровями!..
— Подождите, подождите, прошу вас, Александр Аркадьевич, — остановил я гусара и, вынув из шкафа дело о похищенной картине, стал искать запись опроса старшины. Так и есть. Глебов говорил нам о немце с густыми бровями, слегка хромающем на левую ногу.
— Вы уверены в том, что ваш хозяин месяц назад уехал отсюда, а не остался в Шагарте?
— Абсолютно. Но он уехал не месяц, недель семь назад, причем задолго до отъезда перевез и переслал в имение Геринга, находящееся где-то в Ольденбурге, на западе, у голландской границы, все свое наиболее ценное имущество.
— Геринга? А почему именно Геринга?
— А разве я не говорил вам, что барон — родственник первой жены рейхсмаршала?
— Не говорили.
— Странно! С этого бы мне и следовало начать весь рассказ; ведь и разбившийся Трахтенберг тоже один из своры, окружавшей Геринга.
— А-а, это интересно, — сказал я. — Александр Аркадьевич, видите ли, я был прав, когда говорил, что шансы на ваше возвращение в Россию не погибли со смертью Трахтенберга. Вот вам еще более верный шанс. Найдите вашего хозяина, и вы спустя полгода будете на родине. А теперь, — закончил я, — попрошу вас пройти со мною в подвал, где сидит один арестованный фашист из той же геринговской компании. Возможно, что вы знаете его.
И мы спустились в подвал, сопровождаемые автоматчиком, несшим большой зажженный фонарь.
Это был чистенький, метров в восемь подвал с двумя оконцами, сквозь которые смутно проглядывал лунный свет. Железная кровать, покрытая серым солдатским одеялом, стол, два стула и маленькая лампочка в потолке. На столе — лист с правилами поведения арестованного и выдержками из Устава гарнизонной службы. Последнее было здесь-только потому, что подвал служил для коменданта гауптвахтой, но сейчас, за неимением другого подходящего места, губа стала камерой для арестованного фашиста. Циммерман молча взглянул на нас через плечо и отвернулся к стене.
— Встать! — скомандовал автоматчик, сопровождавший нас.
Но немец, словно не слыша, продолжал сидеть спиной к нам.
— Арестованный Циммерман, потрудитесь повернуться и отвечать на вопросы, — сказал я.
Фашист молчал. Я снова повторил свои слова.
— Я вам уже говорил, что отвечать ни на что не буду, — слегка поворачиваясь ко мне, сказал он.