— Крепко бьются за переправу, — покачивая головой, сказал шофер одной из подъехавших машин.
— Да-а, дают жизни! — тихо подтвердил один из раненых.
Через дорогу, опираясь на палку, подошел замполит. Лицо его было оживленно. Размахивая бумагой, он остановился около группы раненых бойцов.
— Товарищи, доблестная двадцать девятая гвардейская дивизия взяла наконец переправу… Вот телефонограмма. Ее полки уже ринулись в прорыв.
Среди раненых раздался шум.
— Наша дивизия! — сказал один из них. — Хасановская Краснознаменная!
— Вот и поздравляю вас, товарищи! Отлично дралась ваша геройская дивизия! — сказал Кандыба.
— С самой Москвы гоним немцев, товарищ подполковник! — опираясь о костыль и волоча за собой забинтованную ногу, сказал молодой лейтенант. — Теперь он до Коростеня бежать будет, задержаться-то ему ведь негде!
И, как бы подтверждая слова лейтенанта, гул артиллерийской канонады сначала оборвался, а потом стал глуше доноситься до села, уходя на запад.
Кандыба хотел обратиться с речью к бойцам геройской дивизии, но в эту минуту вдоль улицы села показалась передовая колонна приближавшегося конного полка. Пыль поднималась из-под копыт шедшего впереди эскадрона, перед которым, сидя на большом сером коне, молодцевато ехал лихой, с закрученными усами полковник. Голова колонны уже приближалась к госпиталю, а пыль все поднималась и тянулась далеко за селом.
— Конница!.. Кавалерия! — восхищенно прошептал Кандыба, забывая о своей речи и не сводя загоревшихся глаз с приближающегося эскадрона.
Конники уже поравнялись с ними, и взор полковника, довольно равнодушный и деловой, остановился на раненом лейтенанте, ближе других стоявшем у дороги.
— Какой дивизии люди? — спросил полковник, придерживая коня.
Молодой лейтенант, несмотря на ранение, вытянулся насколько был в силах и с непередаваемой гордостью почти закричал:
— Двадцать девятой дважды Краснознаменной гвардейской дивизии!
Лицо полковника сразу сделалось серьезным.
— Той, что взяла переправу?
— Так точно! Форсировавшей Днепр! — еще громче, гордо закидывая голову, отчеканил лейтенант.
— Сто-ой! — поднимая над головой руку и поворачиваясь к эскадронам, скомандовал командир полка.
Эскадроны шумно остановились. Горячая пыль взметнулась над конями и стала медленно оседать на дорогу.
Раненые и часть госпитального персонала, привлеченные этой неожиданной сценой, с любопытством смотрели на остановившийся полк.
— Знамя вперед! Остальным — вольно! — отъезжая в сторону, звонко скомандовал командир полка.
И над рядами конников, колыхаясь, показалось, приближаясь к нему, знамя в чехле. Двое конных знаменосцев на широкой рыси подскакали к полковнику.
Оцепеневший от возбуждения Кандыба круглыми, остановившимися, радостными глазами смотрел на них. Из окон палат выглядывали врачи, сестры, легкораненые бойцы.
— По-олк, сми-и-рно! — громко скомандовал полковник. — Эскадрон, строй фронт вправо!
И полк быстро перестроился, став поэскадронно развернутым фронтом.
Командир полка дал шпоры коню и быстро вынесся вперед.
— Снять чехол, распустить знамя!
И красное шелковое Гвардейское знамя с вышитым на нем портретом Ленина заколыхалось над рядами.
— Дорогие товарищи! — подъезжая к раненым и привстав на стременах, сказал полковник. — Вы исполнили свой долг перед Родиной и народом, вы прорвали фронт. Теперь лечитесь и отдыхайте, а мы пойдем вперед и расквитаемся за вас с врагом!
Его голос звонко разнесся над замершими людьми, взволнованно слушавшими его.
— По-олк! Под знамя, сабли во-он!
И сотни клинков сверкнули в воздухе.
— К торжественному маршу в воздаяние героизму славных гвардейцев двадцать девятой дивизии!! Справа по шести, равнение направо, ша-а-гом ма-арш!
И, салютуя раненым обнаженным клинком, командир полка провел свой полк мимо раненых бойцов, мимо лейтенанта, на глазах которого показались счастливые слезы, и мимо взволнованного, растроганного замполита.
— Ура! — закричал лейтенант.