— В окоп! В окоп скорее! — услышал хирург срывающийся крик замполита.
Но растерявшийся врач, первый раз в жизни видевший танк так близко от себя, замер на месте, глядя остановившимися глазами на набегавшие гусеницы стального чудовища.
— В око-оп, да в окоп же! Э-эх, Павел Семенович! — снова услышал он отчаянный вопль замполита.
Чья-то сильная рука рванула его к окопу, и хирург тяжело, словно мешок, упал в узкую, глубокую щель.
«А как же раненый?» — мелькнуло в его сознании.
В эту же секунду на глазах у всех подполковник неловко приподнялся и, опираясь левой рукой о землю и свой пулемет, размахнулся и швырнул изо всех сил связку гранат прямо под брюхо немецкой машины.
Три противотанковые гранаты сделали свое дело. Танк остановился. Сбитая гусеница, в двух местах разорванная взрывом, сползла на землю. Пушка замолчала. Из башни заструился легкий дымок, и внутри стали глухо рваться снаряды.
— Ур-ра! — закричал замполит и бросил в остановившийся танк две бутылки со смесью.
Танк вспыхнул.
Кандыба слегка приподнялся, как вдруг автоматная пуля легко и резко рванула его плечо. Из пробитого предплечья заструилась кровь. Плечо ныло, и боль быстро разбегалась по руке.
«Эх, стрелять не смогу!» — оглядываясь по сторонам, подумал подполковник.
Он вытащил из кармана кусок ваты и, скомкав ее, заткнул входное отверстие раны.
«Теперь бы водки с перцем… — припомнил он старое казацкое лекарство. — А где же Паша?» — морщась от все усиливающейся боли, подумал он. Вата намокла, тупая боль уже охватила всю начинавшую неметь руку.
— Вре-ешь! — сжимая зубы, прошептал замполит. — Ты мне еще пригодишься… казака не так просто убить…
Пересиливая боль, он вытянул вперед раненую руку и напряжением воли заставил себя обхватить обеими руками пулеметный рычаг.
— Меняй ленту, — тихо, через силу сказал он второму номеру.
— Товарищ подполковник, рану надо перевязать, кровь хлещет. Разрешите, я…
— Меняй ленту, говорю! — поднимая на него побелевшее лицо, закричал замполит. — Делай свое дело! А перевязками потом займешься!
— Не волнуйся, дорогой Иван Акимыч, — вдруг услышал он возле себя знакомый голос и увидел запыленного, в грязи, забрызганного кровью хирурга. — Чуть меня танк не раздавил. Если б не красноармейцы, одно пятно краснело бы, — устало сказал хирург, очищая рану и заливая ее йодом.
— Ло-о-жись! — прерывая хирурга, закричал Кандыба.
У дороги стали рваться мины.
Хирург и замполит лежали рядом. Немцы, просочившиеся к их флангу, молчали, и эта странная, так внезапно наступившая тишина была подозрительной.
— Дай-ка папироску, Паша, — не поворачиваясь и наблюдая за немцами, сказал подполковник.
Хирург, вынув из кармана смятую коробку с полуизломанными папиросами, закурил одну из них и вставил ее в рот замполиту.
Тот с наслаждением затянулся и молча кивнул головой. Сквозь повязку медленно пробивалось красное пятно.
Хирург удивленно прислушался. Замполит что-то тихонечко пел, и Степанов не столько по словам, сколько по мотиву понял, что Кандыба напевал свою любимую казачью песню:
И хирургу впервые за все это время стало как-то не по себе. Он вдруг вспомнил жену, детей, свой прерванный отпуск. Сердце его заныло поздней грустью.
«Не напрасно ли я остался?» — находясь все еще под властью переживаемых им чувств, с волнением подумал он.
— А знаешь, Паша, ежели мы с тобой останемся целы, — не спеша заговорил Кандыба, словно угадывая мысли хирурга, — я обязательно поеду с тобою, к твоим в отпуск. Ведь примут они меня, не прогонят? — полушутливо-полусерьезно спросил он.
— Танки пошли! — перебил его наблюдавший из окопчика часовой.
— Приготовить горючее и гранаты! Держись, ребята! Это их последняя атака. Скоро подойдут наши! — закричал замполит и, приваливаясь на здоровое плечо, сел за пулемет. — Ну, Паша, давай поцелуемся по русскому обычаю, — тихо сказал Кандыба.
Степанов поспешно поцеловал подполковника. Все его сомнения исчезли.
«Нет, хорошо, отлично я сделал, что остался с ними», — подумал он, с нежностью глядя на подполковника и на людей, спокойно, без спешки исполнявших его приказания.
— Товарищ подполковник, штаб корпуса сообщает: наша авиация вышла на бомбежку! — высовывая голову, прокричал радист.