— Лучше бы эту любил. У нее премилое чувство юмора. Когда улыбается и смеется, так хороша! И еще кое в чем хороша… — размечталась Харпер.
— И эту не совсем разлюбил.
— Может, вперед заглянем? Что там во втором действии? Запамятовала. Хотя — банальная история.
— Не скажите! Развязка не совсем банальна. Тот-то очень изменится. Но это уже в пятом действии.
— Да-да, что-то такое брезжит. Опомнится. И этого на дуэль вызовет.
— Какие теперь дуэли, тетушка?! — Герберт даже каркнул от удивления. — Век другой. Этот придет к тому оправдываться. Очень будет осторожен. Каждое слово будет взвешивать. Умен. Очень неприятностей не любит.
— Ага, вижу. Бурная сцена. Обиженный спрашивает: «Как ты мог мне ни слова не сказать? Ведь мы друзья!» А этот отвечает ловко: «Тогда она тебе не изменяла...». С ударением на «тогда».
— Что значит ловко, тетушка? Он же проговорился. Тот ведь только и ждал таких слов. Чтобы сказать: «Она мне никогда не изменяла! Где нет обета, нет и измены...»
— Вот как! Исхитрился. Вышел сухим из воды.
— А этот спросит: «Есть что-нибудь на свете, что могло бы вернуть мне твою дружбу?» А тот ответит: «Твоя жизнь! Или моя!»
— Не совсем складно. Ишь, жизнь или смерть. Но и правда, на вызов похоже.
— А потом он этого прогонит. Скажет: «Теперь вон убирайся!»
— Так и скажет, племянничек?
— В точности. И тот уйдет, ни слова не сказав, мрачный такой. Но с тайной мыслью: «Скоро она опять будет искать утешения! С ним не ужиться. Он человек эмоциональный...»
— Так и вышло? Мне что-то не разглядеть. У вас, Герберт, зренье-то получше будет.
— Устал я, сударыня. Не обессудьте. Помехи да сбои идут. Не разглядеть. В общем, за каждым осталось по выстрелу. Десятилетия будут ждать. Но не удивительно ли, тетушка? Как у этих бескрылых важны слова! Не окажись тот находчивым, не скажи: «Она мне никогда не изменяла», весь сценарий полетел бы в тартарары!
ДВОЕ В САДУ
РИСКОВАННЫЕ ДИАЛОГИ
— Помните у Чехова: «прелесть первой измены»? Это не авторская речь, но всё равно: ведь какой-то опыт должен был стоять за подобной фразой! Его, Чехова, опыт. Не писательский, а человеческий. И мне от этого жутко, — он поднял глаза на собеседницу.
— Отчего же вам жутко?
Они сидели под вековым платаном в парке Хэмпстед-хит.
— Да очень просто. Я вижу в измене только низость и саморазрушение. Изменяя, изменяешь в первую очередь себе…
— Ну, не все союзы добровольные. Чаще всего в каждом союзе присутствуют компромисс, выбор и расчет.
— Нет-нет, я говорю о союзе, заключаемом по любви. Такое было всегда — и всегда будет, что бы ни подбрасывали нам Голливуд и печать. Я женился по любви, притом, смею думать, взаимной. Не могу представить себе, чтобы моя жена поняла эту чеховскую логику…
— О, не горячитесь. Я старше вас и вижу то, что от вас ускользает… Вы венчались?
— Нет. Мы не религиозны.
— Ошибаетесь! Ваше отношение в браку дышит религиозным чувством. Вы с вашей милой обвенчаны на небесах, перед Богом, в которого не верите. Семья — по самой своей природе религиозное установление… Но обычно бывает так: венец на голове вашей милой, когда она уже супруга, час от часу блекнет, и в один прекрасный день вы с удивлением видите, что его нет. Быт, заботы и беды, мелкие ссоры делают свое дело. Неприятные привычки милой выступают на передний план. Вчера они вам нравились, сегодня — раздражают, завтра бесят… С нею происходит тоже самое. Она тоже однажды утром видит у вас на затылке не корону, а только намечающуюся плешь.
Собеседница принужденно засмеялся.
— Про развенчание, — откликнулся тот, — я не только слышал и читал. Литература, от романтиков до Толстого, превозносит зарождение любви, а семью отрицает и высмеивает как затею обывательскую. В наши дни — особенно. Но в том-то и дело, что в моем случае этого не происходит! Не смейтесь. Я не совсем ребенок. Как хотите, а я всё еще верю, что мы с нею — особенные. Одно дело — идти на жертвы ради возлюбленной, которую идеализируешь, потому что она еще не совсем твоя. Это воспето всеми, начиная от трубадуров. Другое — ради жены. Что-то не припомню об этом возвышенных поэм. Но это именно мое состояние. Моя жизнь — такая поэма. Я ради жены готов на все. А ведь мы вместе десять лет!
— Склоняю голову перед венценосной четой! Вы молодцы… Или, может быть, вы — молодец. Вы за жену поручитесь?
— Как за самого себя! Даже больше!
— Дух захватывает! Но отложим эту рискованную тему. Вернемся к основной. Ваш случай — именно классический. Если влюбленные не верят всей душой, что они особенные, это не любовь. Мысль «мы не такие», nous sommes d'autres — фундамент счастья. Она еще нередко и тщеславием подогревается, если не честолюбием. Вам не кажется, что вы чуть-чуть рисуетесь перед собой и другими?
Выглянуло солнце. Серая белка, из прижившихся в Англии американских, спрыгнув с ветки, уселась столбиком перед скамейкой у самых ног собеседников, но тотчас прыснула в сторону, завидев подростка с фокстерьером, поднимавшихся от пруда.
— Может быть… — после некоторого раздумья проговорил молодой человек, между тем как дама извлекла из сумочки сигареты. — Благодарю вас… Да, вы правы, все наши душевные движения многослойны, а сами мы часто в плену у схем. Но я возражу вам насчет быта. Мы с женой жили бедно, жизнь давалась нам непросто. Это был не праздник, а труд. Мне в таких ситуациях приходилось ее видеть, которые сентиментальному романтику аппетит испортят. Я выносил за нею судно, когда она была прикована к постели; менял под нею простыни… Болезнь не сделала ее красивее. Так вот: это всё не то что не ослабило моей любви к ней, а только укрепило ее… Вы упомянули о раздражающих привычках. Думаете, у моей жены их нет? До свадьбы она не красилась. Знала, что я не выношу косметики. На второй месяц выяснилось, что выйти из дому с не накрашенными губами и ресницами она не может. Чувствует себя неодетой. И что же? Теперь мне это нравится! В других раздражает, а в ней — нравится.
— Вы всё-таки ребенок. Нелюбовь к макияжу — вещь очень детская. Дети хотят во всем естественности. И постоянства… Но как мило, что вы поделились со мною! Завтра же перестану краситься, чтобы не раздражать вас.
— Помилуйте! К чему это кокетство? Наша общность — другая. Вы ведь не можете думать, что я за вами ухаживаю!
— Разумеется, нет. Верю, что в такой пошлости меня не подозреваете… Но вспомните ту пару, французов, с которыми мы разговорились в ресторане. Как вы полагаете, что они о нас думают?
— Какое мне дело!
— Правильно. Мне тоже никакого. Они могут не знать, что мы недавно знакомы и сошлись на любви к Баху и Прусту. Но они видят нас вместе, видят, что нас что-то объединяет. А что — не так уж важно. Наши рискованные беседы потому возможны и тем упоительны, что мы с вами принадлежим к двум половинам человечества. В нашем взаимном притяжении есть нечто от биологии, не один умственный пыл. При этом мы можем совсем этого не хотеть и не сознавать.
— Вы меня пугаете… Но в одном правы: с мужчиной бы я так говорить не стал. Особенно ненавижу так называемый «мужские разговоры» — с похвальбой и «победами»! По-моему, все эти победы — на самом деле поражения.
— Я другого от вас и не ждала… Но не зарекайтесь. Может, и у вас когда-нибудь возникнет потребность поделиться пережитым. Ну хоть со случайным попутчиком, которого больше никогда не встретишь. Она — в природе человеческой.
— Скажите, а «женские разговоры» — тоже в порядке вещей? Вы тоже делитесь друг с другом «победами»?
— Увы, для многих это — сущее наслажденье. А во времена моей молодости чаще делились «поражениями». Ведь свобода свободой, но горестей нам и сейчас выпадают больше, чем вам. Тут — тоже биология, биологически обусловленное неравенство. Вы — сильный пол, при всех ваших слабостях, которые теперь принято обнажать с таким сладострастием… Да, сейчас женщины чаще хвастаются. И нередко привирают — из тщеславия, из мести.