Князь поморщился. А может быть, это неверное пламя факелов бросило тень на его подбородок.
– Ты предал идеалы любви, доброты, блага империи и могущества Иоанна Стальной Руки, – отчеканил Князь стандартную формулу. – Зло поселилось в твоем сердце. Ты будешь предан смерти.
– Что вы… – забормотал граф. – Я… Я верен императору! – выкрикнул он и рухнул на четвереньки. – Пощади! Пощади, Князь! Я все отдам! Пощади, Князь!
Граф проворно поскакал на четвереньках к Князю – но одна из собак рванулась наперерез. Бесшумно, быстро, слившись с колыханием теней на полу. Граф лишь успел скосить на нее глаза – а потом челюсти сомкнулись на его шее.
– Ты, твоя жена и все дети твои, – мерно договорил Князь.
Вторая собака будто ждала этого. Она прыгнула и подмяла под собой мальчишку.
– За что? – успела крикнуть жена. – За что?!
Князь развернулся и пошел обратно.
В коридоре он остановился. Подождал, пока стихнет шум в зале, пока сзади простучали шаги и тихий голос вкрадчиво осведомился:
– Какие будут указания, милорд?
– Назначьте временного управляющего, пошлите гонца и разберитесь с запасами еды, Шмальке. И отправляемся дальше.
– Но люди устали, милорд…
– Вы что-то сказали, Шмальке?
– Слушаюсь, милорд, – склонил голову человек в черном камзоле.
Из залы, облизываясь и утирая лапами носы, вышли собаки. Беззвучно сели за спиной Князя справа и слева, словно и не собаки, а его собственные тени от двух факелов.
Через час все было кончено.
Вытирая губы салфеткой, Князь вышел из ратуши. И сразу же почувствовал, что что-то не так.
Оглянулся – и вздрогнул. Собак не было. Ни вечно следовавшей справа Нежности, ни всегда бесшумно скользившей слева Ласки. Зато в воздухе было что-то такое…
Князь закрыл глаза, пытаясь понять, что же это.
– Мальчишку-то за что? – раздалось от кареты.
Князь резко крутанулся на каблуках. Давненько никто не осмеливался так заговаривать с ним!
На подножке кареты сидел давешний шут.
– Надеюсь, трапеза доставила вам удовольствие? – спросил шут. – Граф очень старался, готовя стол. Он ждал вас к утру.
Из-за кареты вылетели обе собаки и сели возле Князя. Как обычно – и все же чуть иначе. Словно были чем-то недовольны. Не нашли чего-то?
Князь шагнул вперед – и понял, что было не так. Шут не был безудержно смел. Он был безмерно пьян. Потому и сидел на подножке – ноги его уже не держали.
– Брысь!
– Вы весьма любезны, Князь, – хихикнул шут. – А я хотел просить вас о милости.
– О милости? Меня?
– О да, вас! Это же вы Князь Любви, это же вы хозяин Ласки и Нежности, – хихикнул шут, покосившись на собак.
– Прекрати мусолить слова своим гнусным языком, смерд, если не хочешь обменять его на намыленную веревку. Брысь!
– И все же я просил бы вас о милости! – сказал шут, с трудом поднимаясь с подножки.
– Что тебе нужно?
– Не будет ли Князь столь любезен, чтобы разрешить мне развлекать его во время пути?
– Тебе не на что уехать из города? Шмальке, дайте этому смерду…
– Нет, я хотел бы просить вас о милости разрешить развлекать вас во время пути, – упрямо повторил шут. – В меру моих скромных сил помогая вам исполнять ваш скорбный долг ради добра, любви, блага империи и могущества светлейшего Иоанна Стальной Руки.
– Ты либо очень смел, либо очень глуп, – сказал Князь.
– Это разрешение? Милорд.
Князь улыбнулся. Медленно, тем же ядовитым цветком.
Но на этот раз шут не отступил.
– Ну что же… Открой дверь! Помощничек…
Сунувшись в карету вслед за Князем, шут замер на подножке.
Собак, запрыгнувших в карету перед Князем, не было. Ни Ласки, не Нежности. Двух огромных как медведи собак. И спрятаться внутри кареты им было негде.
– Ну что же ты? – усмехнулся Князь. – Патриотический порыв выдохся вместе с хмельными парами?
– Вы зря пытаетесь обидеть честного труженика клеветы и безвкусицы, Князь, – буркнул шут и плюхнулся на сиденье напротив.
Щелкнул кнут, в ночной тишине разнеслось длинное «Йи-и-ху-у-у-у!» – и под колесами застучали камни мостовой. Хорошей мостовой, надо признать. Вот только слишком много денег на нее было потрачено… Денег, которые нужны были на северной границе. Там, где из последних сил дралась имперская армия.
Город за окном кареты словно вымер. Ни одного светлого окна – лишь редкие факелы на перекрестках. В этой странной испуганной полутьме Дойченхейм как-то очень быстро остался позади.
– Запали фонарь, – приказал Князь.
Шут повозился с узорчатой крышкой, чиркнул кремнями, раздул фитиль.
– Ну что же ты молчишь? – спросил Князь. – Кто-то собирался развлекать меня.
– Развлечь? Это запросто, – сказал шут. – Давным-давно, на одном далеком крае земли…
– У земли нет края, шут.
– Это фигура речи, Князь, – буркнул шут. – Но если вам будет угодно, я могу рассказать свою историю два раза. И даже пояснить потом мораль сей истории.
– Ну-ну, – усмехнулся Князь. – Только имей в виду, шут. Если твоя история окажется плоха, мне может стать угодно отдать тебя на прокорм моим собакам.
Шут вздрогнул. Сглотнул. И все же упрямо продолжил:
– Итак, на одном далеком крае земли, которого, как известно, нет, было королевство, в котором правил Ричард Латунная Длань. Он не был мудрым королем, но был чертовски, – шут хихикнул, стрельнув глазами по Князю, просто-таки дьявольски хитрым. Он говорил о любви, но любил только свою власть. Он говорил о свете, но любил только цвет золота. Он много чего говорил, но куда важнее то, что он делал. А делал он лишь то, что повелевал ему его страх – страх потерять власть и лишиться своей никчемной жизни. Боясь даже своих собственных вассалов, король везде видел заговоры. И чтобы вассалы не объединились против него, собрал вокруг себя отряд убийц, не ведающих жалости. И каждый раз, когда страх сжимал трусливое сердечко Ричарда Латунной Длани, его убийцы мчались по королевству. Правителя каждого города проверяли, не пустило ли в его сердце корни зло, затаившееся где-то далеко за границами королевства. Очень далеко за границами королевства, но все равно дьявольски, – шут снова стрельнул глазами по Князю, – опасное. И, что странно, каждый правитель оказывался поражен этим злом, и каждого приходилось убивать… Но еще таинственнее то, что зло ни разу не покусилось на сердце Ричарда Латунной Длани. А может быть, этого злу было и не нужно? Ведь никто не станет перекрашивать черную кошку в черный цвет…
Князь вздохнул.
– Вам не понравилась моя история? Милорд.
– Тебя извиняет только то, что ты пьян, – сказал Князь, прищурившись. – Испуган и пьян. Но если ты и завтра попытаешься рассказать мне такую же глупую и плохую историю, мне придется избавить этот мир от бездарного проходимца, выдающего себя за шута. А теперь затуши фонарь, я хочу спать.
– И что же это ты делаешь?
Шут вздрогнул, папка с бумагами выскользнула из его рук и шлепнулась на пол. Он вскинул испуганный взгляд на Князя. Склонив голову к плечу, Князь рассматривал его. В рассветном свете подбородок Князя был бледным, как у закоченевшего трупа.
– Ищешь вдохновения в чужих бумагах, бездарь?
– Проникаюсь патриотизмом. Милорд.
Шут напрягся, с вызовом глядя на Князя.
Князь усмехнулся.
– Шуты в Дойченхейме больше, чем шуты?
– Милорд считает, что это плохо? Милорд считает, что императору это не понравится?
– Милорд считает, что это замечательно. Милорд считает, что императору и его гвардии нужны преданные помощники без черных камзолов. На всех бархата и серебряной нити не напасешься, – рассмеялся Князь.
Шут поджал губы.
– Значит, вообразил себя героем? – спросил Князь. – Борцом со злом? Решил узнать, за что черные гвардейцы изводят благородную кровь? Ну-ну… Князь зевнул и уставился в окошко.