- Брось обижать старуху! - вступился за Ната лью Семеновну Ленька.Наговоры одни, да еще заглазно.
- Я и при ней скажу.
- Чего скажешь, коли сам не видел.
- Я не видел, другие видели.
- Никто ничего не видал.
- Конечно, одни наговоры,- поддержали Леньку сидевшие рядом женщины.Худославие одно. Ее, На талью, тоже понять надо.
- Ладно! - начал сдаваться Василий Прокопьевич.- Только ведь сожгла же она недавню соседский сто жок на лесной дербе. Все об этом знают...
- Опять все!
- А вы дайте ему договорить! - вмещался в спор Михаил Кузьмич.
И Василий Прокопьевич договорил:
- Деребку эту она скашивала сама не по один год, а тут приходит - сено сметано. Подумала, что это кол хоз выкосил и сгреб, ну и подожгла. Срамили ее!.. Вот тебе и бoяры и монастыри с монашками!
Молчун Николай Иванович, главный подающий, слу шал, слушал эти слишком серьезные для него разговоры да как грохнет пустым стаканом об пол. Гости от неожи данности вздрогнули: что это с ним, с тихоней? А с ним ничего! Он просто хочет, чтобы молодые жили счастливо. Добиться же этого нетрудно, надо бить стеклянную по суду.
И еще: Николаю Ивановичу тоже поговорить захоте лось.
- Вон какую свадьбу отгрохали! - хвастливо пока зывает он на столы.
А на столах полно сладких пирогов, которых никто не решается трогать, они лежат для украшения. Едят мясо, жареную треску, яичницу на широких сковородках, называемую селянкой, рассыпчатую кашу из овсяной кру пы заспы, все соленое-пересоленое.
- Пей горько да ешь солоно - никогда не закис нешь! - сказал дружка Григорий Кириллович.
- Горько!
- Сколько у вас присчиталось в этом году? - спра шивают Николая Ивановича. Вероятно, кто-то почувство вал его неутоленное желание вступить в общий разго вор.
- На трудодень-то?
- Да.
- А ничего не присчиталось. Только добавочные пла тим.
- Совсем на трудодни не выдавали?
- Нет, выдавали, как же.
- Сколько выдали?
- Да ничего не выдали.
- И ты ничего не получил?
- Получил, как же. Не я один.
- Сколько же ты получил?
- Один раз пять рублей под расписку, а другой раз - так.
- Атак - это сколько?
- Да рублей двадцать, не больше.
Все идет "как следно быть, все по-хорошему", как и хотелось Марии Герасимовне. Ей самой ни поесть, ни выпить некогда.
Женщины усадили гармониста на высокую лежанку и плясали до упаду, то и дело обтирая потные лица плат ками и фартуками. Гармонисту обтирать свое лицо было некогда, и за него это делала какая-то услужливая моло дая девушка - дроля, наверно.
Дробили с припевками, с выкриками. Особенно отли чался кокетливый, не по-деревенски смазливый паре нек - почтальон из сельсовета, до того смазливый, что казался подкрашенным, напомаженным. Он знал много современных частушек, которые называл частухами:
Сидит милка на скамейке,
Не достанет до земли.
В кассу я отнес копейки,
Через год возьму рубли.
Наверно, он сам сочиняет эти частухи. Плясали, пока у гармониста не вывалилась гармонь из рук.
Седой бородатый мужик продолжал хвастать своей пластмассовой челюстью, вынимал ее, нечистую, розова тую, с белым рядом зубов, протягивал через стол, но чу жую челюсть никто в руки брать не хотел, и он, широко раскрыв рот, водворял ее на место.
Нашлись хвастуны и похлеще.
- В этом году наш колхозный план все-таки утвер дили. Пять раз пересматривали в райисполкоме, застав ляли переделывать, а на шестой раз утвердили. Правда, от наших первых наметок ничего не осталось. Так ведь что поделаешь: у нас свои расчеты, у них свои - им циф ры сверху спущены.
- Мы тоже своего добились - закрыли птицеферму. По пятку яиц в год на несушку выходило. Золотые яички, одно разорение! Разрешили прикрыть.
- Как же план по яйцу?
- Выполним! Пашем на колхозных лошадях приу садебные участки: тридцать яиц с участка подай - и никаких хлопот!
Не обошлось и без охотничьих бухтин.
- Иду это я раз вдоль осеков, гляжу - что-то шевеличча. Вдруг, думаю, заяч? Дай, думаю, стрелю! Стрелил, прихожу - и, верно, заяч.
Добычливого охотника тут же поднимают на смех:
- Бежала овча мимо нашего крыльча да как стукнечча да перевернечча. "Овча, овча, возьми сенча!" А овча не шевеличча. С той поры овча и не ягнечча.
- Самая доходная охота, ребята, все-таки на медве дей. Ежели год выпадет ягодной, то и в лесах на каждом горелом месте от малинников проходу нет. Кукуруза, и только! И набирается в эти малинники медведей види мо-невидимо: сладкое любят. Нажрутся они малины и дрыхнут вповалку. А спящих медведей, ребята, можно голыми руками брать. Иду это я раз по малиннику с топором: одному медведю напрочь голову отрубаю, дру гого глушу обухом по лбу. А ежели какой проснется, так все равно от медвежьей болезни сразу силы теряет, с таким тоже долго чикаться нечего. Прямо на тракторе вывози столько их вокруг меня положено было.
В минуту, когда разговор шел еще о птицеферме, дружка Григорий Кириллович, вдруг словно бы спохва тившись, вышел из избы. Сейчас он вернулся с жи вой курицей в руках. Соблюдая какой-то древний языческий обряд, он остановился посреди избы, взял кури цу за голову, с силой встряхнул ее - и обезглавлен ная тушка запрыгала по полу, брызгая кровью, теряя перья.
Курицу зажарили и со свежей курятиной и пивом об ходили гостей.
В деревне Сушинове этот обряд до сих пор никому не был известен, и в чем его смысл - никто растолковать не смог, но свежая курятинка всем понравилась.
Вездесущий дружка балагурил и колобродил в тече ние всего вечера, и пил он не меньше других. Дружке все позволено, все прощается. Совершенно по-другому - строго, сдержанно, с достоинством - ведут себя сваха и тысяцкий. Особенно тысяцкий, дядя жениха - здоровен ный, высоченный, он словно бы стесняется своего роста и своей могутности. Но дело, оказывается, не в этом. Не сколько лет тому назад тысяцкий был в Сушинове пред седателем колхоза, а такое не забывается. Каждое его слово здесь и поныне должно быть, конечно, дороже зо лота.