Дни тянулись за днями. Ночи, как бы коротки они ни были, казались нам бесконечными. Опасность быть выданными фашистам все надвигалась. Наконец американским друзьям удалось самым фантастическим образом вырвать меня из лагеря. Спрятанный друзьями, я скрывался в Марселе, дожидаясь возможности перейти границу.
И вот такая возможность представилась. Друзья мои поработали на славу. В указанную ночь по указанной тропинке я должен был последовать за проводником, хорошо знавшим здешние места, и попытаться перейти границу. Я спросил, можно ли мне захватить с собой еще кого-нибудь. Друзья поколебались и - разрешили.
По моей просьбе они связались с господином Вольштейном и добились для него увольнительной из лагеря на десять часов, якобы для визита к врачу в Марселе. И покуда конвойный караулил у дверей врача, друзья привели господина Вольштейна ко мне.
Я изложил ему суть дела. Господин Вольштейн покачал своей тяжелой, массивной, хитрой, многодумной головой...
- Благодарю вас сердечно, - сказал он, - но я не могу уехать. - Нет, не трудности и опасности, ждавшие нас, испугали этого уже немолодого и неповоротливого человека. - Вы понимаете, багажные квитанции...
Нет, я не понимал, я не мог понять, как такой человек может настолько любить собственность, чтобы рисковать жизнью, лишь бы спасти свое достояние. Я принялся втолковывать господину Вольштейну, что вряд ли ему представится вторая возможность бежать, что, если он останется, его ждет гибель. Он ответил:
- Дело не в Матиссе, и не в Тьеполо, и не в Пикассо. Дело в картинах Михаила К.
- Да ведь вы даже не знаете, жив ли он, - сказал я.
- А если он погиб, - упрямо возразил господин Вольштейн, - значит, тем более важно спасти его произведения. Вашим друзьям, - продолжал он, удалось получить четыре моих чемодана. Окажись в них хоть одна картина Михаила К., я, может быть, из трусости дал бы себя уговорить. А так я должен остаться.
- Но не можете ли вы передать квитанции моим друзьям? - предложил я. У них больше возможностей, чем у вас.
- Ваши друзья, - ответил он, - несомненно, сделают все для спасения жизни человека. Но кто захочет понять, что спасти жизнь картины, может быть, еще важнее.
После путешествия, полного самых неожиданных приключений, я приехал в Лиссабон. Здесь мне пришлось на несколько дней задержаться. В последний день я зашел в американское посольство, и там меня ждала весть от господина Вольштейна. Он обиняками давал мне понять, что ему удалось спасти одну из картин Михаила К. Сам господин Вольштейн все еще находился в лагере Ле-Милль.
Я благополучно добрался до Америки и принялся донимать друзей просьбами помочь господину Вольштейну. Обращался я и в Красный Крест, и в самые разные комитеты. До нас доходили слухи то об одном, то о другом заключенном или беженце, которые были выданы фашистам, и количество этих жертв непрерывно росло. Получать достоверные сведения из французских концентрационных лагерей становилось все труднее, и несколько месяцев я ничего не слышал о господине Вольштейне. Я потерял всякую надежду.
В октябре прошлого года, в Сан-Франциско, мистер Дональд В.-Б., большой любитель искусства, показал мне свою коллекцию. Внимание мое привлекла одна картина, простая и сильная. Этот цвет, этот рисунок - я ведь знал их. Но кто же автор картины? Как оказалось, ее написал некий Герберт Фрей.
Я поднял глаза, стараясь припомнить. Герберт Фрей? Уж не тот ли это художник, которого я видел у господина Вольштейна?.. Да, подтвердил мистер Б., Герберта Фрея открыл немец, торговец картинами, некий господин Вольштейн. Господин Вольштейн уже трижды чрезвычайно горячо рекомендовал мистеру Б. молодых художников, и из них действительно вышел толк.
Я рассказал Б. о судьбе господина Вольштейна. Мистер Б. был богат и чрезвычайно влиятелен.
- Да ведь это же просто скандал, - сказал он, - если мы не вытащим господина Вольштейна из проклятого дерьма. Я лично займусь этим делом.
Незадолго до того, как Америка вступила в войну, я получил подробное письмо от господина Вольштейна. Он был в Лиссабоне, в безопасности. Из его картин ему удалось спасти пять, в том числе и одну картину Михаила К. Художник К. жив, но был ранен перед самым перемирием, так что ему пришлось ампутировать правую руку. Но художник К., - писал господин Вольштейн, будет писать левой рукой.
ПОСЛЕ СЕЗОНА
Пожилой господин невысокого роста, с суровым лицом и развевающимися седыми волосами, похожий на актера или на художника, гулял по берегу озера Фертшау. Он был одет в добротный старомодный, чуть-чуть слишком длинный пиджак, галстук был небрежно повязан, широкополая шляпа помята; в том, как он шел, заложив руку за спину, сказывался человек значительный и привыкший внушать почтение. К тому же он отнюдь не был прижимист и не дрожал над каждой десятишиллинговой бумажкой. И, однако, местные жители за спиной приезжего отпускали на его счет грубоватые, мало лестные для него остроты. Сезон выдался неудачный, а на одном старике не очень-то можно было разжиться. В противоположность Германии, маленькая Австрия стабилизовала свою валюту; это значительно удорожило для приезжих из Германии жизнь в Фертшау, облюбованном ими уголке Каринтии, и курорт, посещавшийся по преимуществу немцами, в этом году не мог похвалиться обилием гостей. Вдобавок лето было дождливое. Сезон кончился раньше времени. В гостинице "Манхарт" большая часть служащих уже была уволена, главное здание закрыто. Ресторан был переведен в пристройку. Кафе и кондитерская бездействовали. Купальней еще можно было пользоваться; но никто уже не обслуживал посетителей, им предоставлялось устраиваться по своему усмотрению. Филиалы венских магазинов уже закрылись; парикмахеры, музыканты, кельнеры - все те, чьи профессии носят сезонный характер, вернулись в столицу, брюзжа и досадуя.
Пожилой господин шел по красивой береговой аллее, устланной опавшими листьями, мимо вилл с наглухо закрытыми ставнями. Он изо дня в день совершал эту прогулку. Купальные кабинки были заперты, лодки вытащены на берег. Один лишь моторный катер пароходной компании лениво тащился по залитому солнцем озеру. Местные жители слонялись без дела и злились. В том, что теперь, когда лето кончилось, установилась такая теплая, на редкость прекрасная погода, они видели жестокую насмешку. Некому было платить за красоты природы! Во всем курорте едва ли наберется сотня приезжих.