- Что прикажете делать? - торопливо спросил Гвоздев у командира.
- Батюшка, - плаксиво отвечал Борода-Капустин, - действуй сам... Я, вишь ты, не в себе... Помираю... Занедужил...
Гвоздев сжал кулаки и нетерпеливо дернул головою. Пеппергорн не возвращался, но Капитон Иванов стоял рядом, с готовностью ожидая распоряжений. Мичман посмотрел вниз, на палубу, и увидел обращенные к нему лица матросов. Вон суровый, решительный, высокий Ермаков, вон широкоскулый Маметкул... Десятки знакомых ему лиц, товарищей его плаваний, его жизни последних лет. Иные из них были явно испуганы, но большинство глядели сосредоточенно и сурово, ожидая от мичмана правильных, быстрых и твердых решений, готовые, как всегда, выполнять их, не жалея ни сил, ни даже жизни своей для спасения судна и товарищей.
Мичман почувствовал, как уверенность возвращается к нему.
- Капитон Иваныч, командуй все реи спустить, того гляди, сорвет их и зашибет кого, - сказал он боцману. - Да пошли кого-нибудь за Пеппергорном. Время не терпит.
- Есть! - и боцман опрометью ринулся вниз.
Матросы, обрадованные, что могут действовать, бросились по вантам, а Петров, как марсовый, выбывший из строя, побежал за Пеппергорном.
Становилось все светлее, и, оглядывая местность, Гвоздев уже почти не мог рассмотреть пламени костра правее мыса Люзе, был виден только стелющийся по земле густой дым.
"К чему бы этот костер? - подумал Гвоздев. - Говорят, на острове Эзель нарочно зажигали огни, чтобы вызвать крушение и ограбить разбившееся судно..."
Но вдруг догадка осенила мичмана, и он с пробудившейся надеждою стал пристально изучать берег там, где стлался дым от костра.
- Сударь, сударь! - услышал он взволнованный голое и, обернувшись, увидел Петрова, смотревшего на него растерянно. - Сударь! Господин лейтенант померли. Из пистолета себе в грудь выстрелили...
Известие было ошеломляющее. Но заниматься покойником у мичмана не было времени.
- Уложи его на койке, приведи в порядок, накрой плащом, - наскоро приказал Гвоздев матросу и снова повернулся к костру. Теперь он остался единственным офицером на судне, который мог им командовать.
Гвоздев заметил, что там, где кончаются обрывы мыса Люзе и начинается пологий берег, буруны разбиваются саженях в шестидесяти - семидесяти от него. Следовательно, там не было далеко уходящих в море отмелей, которые делали безнадежной всякую попытку спасти если не бригантину, то хоть людей. Видимо, именно это место, где вернее всего можно было выброситься на берег, и указывал костер, зажженный береговыми жителями.
Весь вопрос был в том, как направить судно именно туда, в этот узкий проход. Если поставить штормовой парус и обрубить канаты, то можно было добиться только того, что бригантина пошла бы к мысу Люзе. Но успеть сделать поворот, чтобы судно точно направилось в узкое место, указываемое костром, при этом ветре и волнении было невозможно. А тогда бригантину ждала бы еще более верная гибель на камнях у отвесной стены мыса. Однако это был единственный шанс на спасение.
Устав разрешал в опасном положении призывать всю команду для совета, и мичман решил поступить по этому правилу. Он уже хотел приказать, чтоб все люди собрались на шканцах, но на полуют поднялись Ермаков и Иванов.
- Аникита Тимофеич, - сказал боцман. - Дозвольте нам от команды иметь с вами разговор...
- Говорите, братцы, я и сам хотел сейчас созвать матросов, - отвечал мичман.
Оба моряка стояли перед мичманом, цепко удерживаясь привычными ногами на взлетающей и опускающейся палубе. Они никак не походили друг на друга пожилой боцман, могучий, крепкий, с грубым лицом и короткими русыми волосами, и высокий, стройный матрос с черными, мокрыми кудрями, сваливающимися на лоб, - но что-то общее было в их решительных, смелых глазах и в выражении лиц.
- Хотели спросить вас, Аникита Тимофеич, что будете делать, потому как на вас вся наша надежда, - отвечал мичману Ермаков. Боцман только молча кивнул головою.
- Дело такое, что надо выбрасываться на берег, - отвечал мичман. - И обязательно потрафить вон туда, - указал он рукой в сторону костра.
Оба моряка согласно кивнули головами.
- Вот только я сомневаюсь, что не успеем развернуться. Нанесет нас или на буруны, или на мыс... Трудно при таком волнении и ветре угадать в узкость.
- Дозвольте мне сказать, - выступил вперед Ермаков.
- Говори.
- А что ежели нам бросить с кормы стоп-анкер43, когда мы будем аккурат против узкости? Нас само по себе волною развернет, носом на узкость, а тогда канат потравить, - так и проскочим до самого песочку. А там сразу мачты рубить... А кормовой якорь не подымать, чтоб нас на мели прибоем не положило набок.
Боцман одобрительно кивал головою.
- Правильно, Ермаков, молодец! - сказал Гвоздев. - Я тоже так думал, да вот загвоздка: достанем мы тут дно? На карте ничего нет...
- Достанем, - убежденно сказал Капитон. - Вода сама себя оказывает, тут не глыбко... Гляньте сами.
- Ну, братцы, собирайте команду! - решительно сказал Гвоздев. - Я им все дело объясню. Запасной стоп-анкер на корму, канаты рубить - и в паруса!
- Есть! - отвечали оба моряка, оживившись.
Гвоздев объявил о принятом решении капитану, но тот просил делать все без него, как хотят, а его отвести поскорее в каюту.
- Я, видно, тоже душу богу отдам и без пистолета, - жалобно добавил Борода-Капустин, не вызвав никакого сочувствия у мичмана.
Предоставив Борода-Капустина собственной его участи, Гвоздев спеша внес в вахтенный журнал последние записи, собрал все судовые документы и вместе с журналом тщательно спрятал у себя на груди. После этого он обратился с короткой речью к собравшейся на шканцах команде.
Он объяснил создавшееся положение и рассказал, что задумал делать. Матросы единодушно просили его командовать, обещая сделать все, как он прикажет.
Ермаков, Маметкул и еще два сильных рулевых стали к штурвалу, марсовые приготовились в одну секунду поставить штормовой парус и кливер, а боцман и часть команды начали приготавливать на корме к спуску тридцатипудовый запасной якорь.
Когда все было готово, Гвоздеву вдруг до боли в груди стало жалко "Принцессу Анну", собравшуюся в свой последний короткий рейс. Оглядывая судно затуманившимися глазами, он прощался с ним. Нужно было идти на бак и "наложить руки" на якорные канаты. По неписаным морским законам, ни один матрос не стал бы рубить мачту или канат, пока отдавший приказание офицер сам не "наложит руку". Стоя с топором в руке над канатом, мичман, обливаемый волнами, отдал команду ставить штормовой парус. Бригантина накренилась и рванулась вправо, еще сильнее натянув оба якорных каната. Ударив топором, мичман предоставил матросам кончать начатое и бегом бросился на полуют через всю палубу бригантины.