- Не любишь? - засмеялся лейтенант. - Вторая!
И картечь ударила по толпе.
- Хорошо, Скарятин! - крикнул Казарский и предостерегающе обернулся к рулевому: -Максимыч!
Могучий турецкий корабль покатился вправо, открывая свой высокий и длинный борт, зияющий десятками жадно отверстых пушечных портов. Еще несколько секунд - и загремит всесокрушающий продольный залп вдоль брига, снося и сметая все на своем пути, от кормы до носа.
Но Максимыч, нахмурившись, уже крутил штурвал.
Раздался такой гром, что, казалось, море отхлынуло от бортов брига. Молнии побежали вдоль турецкого корабля, он весь окутался багрово-серым дымом, но "Меркурий" уже изменил курс, отклоняясь к северу. Масса металла с могучим шумом промчалась мимо и шумно ухнула в море, изрыв его белопенными всплесками. "Меркурий" также дал картечный залп всем бортом по палубе турка, и пока тяжелая громада вражеского корабля медленно делала поворот, легкий бриг быстро уходил из зоны огня, терпя урон только от погонных орудий.
В течение получаса "Меркурий" маневрировал, уклоняясь от губительного огня мощной вражеской артиллерии. Но около трех часов дня туркам с их значительным преимуществом в ходе удалось загнать бриг между двумя кораблями. Загремели бортовые залпы девяноста пушек. Оба корабля, бриг, море на большом пространстве окутал едкий пороховой дым.
Непрерывный грохот и треск стоял на палубе брига, молнии выстрелов то и дело пронизывали медленно расплывающиеся дымные облака.
Турки стреляли картечью, брандскугелями, книпелями14, в клочья рвущими такелаж15 и разбивающими рангоут.
Отстреливаясь обоими бортами и терпя жестокие удары, "Меркурий" качался и вздрагивал так, что шатались мачты. Скарятин и Новосельский мужественно и хладнокровно командовали бортовою артиллерией. Прокофьев и Притупов с группой матросов во главе с Васютиным поспевали повсюду, заменяя порванные паруса, обрывки такелажа, на ходу чиня повреждения в рангоуте. Порою корабли сближались настолько, что команды открывали ружейный огонь, и Христофор со своим ружьем не отставал от других. Дым разъедал глаза, облаками ходил по палубе, заваленной обломками, залитой кровью.
Над всем этим хаосом царил звонкий голос Казарского, в рупор отдающего приказания. Острый глаз Максимыча, казалось, пронизывал заволакивавшие море тучи дыма, и поворотливый, легкий бриг вертелся в дыму и пламени, отражая и нанося удары направо и налево, словно ловкий фехтовальщик. Несмотря на жестокий огонь вражеской артиллерии и значительные разрушения, "Меркурий" пока еще не получил смертельных повреждений.
Вдруг из густого серого облака на расстоянии пистолетного выстрела вынырнул бушприт стодесяти-пушечного корабля. Морской ветер, разрывая пороховой дым, клочьями уносил его между изорванных, но могучих парусов. На палубе хорошо можно было различить закопченные, яростные лица турецких матросов, грозивших ружьями, топорами, саблями.
- Сдавайся, спускай паруса! - кричали по-русски с корабля капудан-паши.
В ответ матросы на "Меркурии" открыли беглый огонь из ружей. Скарятин, сердитый и чумазый, как трубочист, ударил всем бортовым залпом. Спасаясь от губительного огня, турки повалились на палубу.
Корабль стал разворачиваться, чтобы дать ответный залп. С другого борта "Меркурия" показался другой корабль.
Казарский щекой ловил ветер, определял его направление и силу. Он посмотрел на Максимыча. Сивые волосы рулевого слиплись от алой крови, заливавшей ему лоб. Командир шагнул к нему, но Максимыч сердито сдвинул брови и сверкнул глазами.
- Левым галсом! - прохрипел он и завертел штурвал.
Казарский поднял рупор и отдал команду. Бриг, принимая обрывками парусов посвежевший ветер, круто уклонился влево. Почти одновременно загремели залпы обоих турецких кораблей, но своим поворотом "Меркурий" открыл их друг другу, - большей частью снарядов, предназначенных для него, турки угодили друг в друга. Только ничтожная часть сокрушительного двойного залпа задела корму брига. Яростные вопли и неистовая брань турок повисли над тучей порохового дыма, клубящегося над морем, и им отвечало веселое "ура" русских моряков.
Бриг вырвался под голубое небо, под горячее солнце. Сверху, с мачт, еще валились обломки, трещали, не выдерживая напора ветра, изорванные ядрами паруса. В носовой части судна клубами валил дым - туда попал вражеский брандскугель, и пламя, треща, разгоралось все больше. На палубе раздавались стоны раненых. В дыму и пламени борясь с огнем и исправляя повреждения, бешено работали восстановительные команды Прокофьева и Притупова.
Казарский, опрокинутый на палубу движением воздуха от близко пролетевшего ядра, пробившего палубу в трех шагах от него, медленно поднялся на ноги, оглушенный и контуженный, стирая кровь с израненного щепой лица. Он обвел взглядом судно. Все было в полном порядке. Офицеры брига и большая часть команды были невредимы и делали свое дело с хладнокровием и быстротою.
Казарский глянул на Максимыча. Старик стоял, припав к штурвалу всем телом, уронив голову на колесо. Руки его разжались, колесо быстро вертелось само собой. Максимыч медленно соскользнул вниз, пятная кровью белые скобленые доски палубы.
Бриг рыскнул, паруса заполоскались. Казарский схватился за штурвал, выравнивая судно. Из тучи дыма позади "Меркурия" выплывали турецкие корабли, уже оправившиеся от смятения.
- Максимыч, голубчик! - позвал Казарский и, придерживая одной рукой штурвал, другой тронул старика за плечо.
Тот мягко опрокинулся навзничь, голова его откинулась, выставив упрямый окровавленный подбородок. Потом рулевой шевельнулся и с трудом разлепил залитые кровью веки. Казарский торопливо глянул вперед, по курсу, и назад, на турок, и, не выпуская из рук штурвала, перегнулся к раненому.
Максимыч медленно шевелил побледневшими губами. Выцветшие глаза его казались совсем белыми.
- Отслужил, ваше благородие, - услышал Казарский слабый шепот. - Ваше благородие...
- Что, голубчик?
- Васютина... к штурвалу... племяш мой... потрафит... Сам обучал...