Однако недели через две эта проблема снова вернулась на повестку дня, как говорится, со всей остротой, когда я совсем неожиданно попал на пиршество по поводу то ли рождения младенца, то ли крестин к своим родственникам, живущим километрах в двадцати от этой бухты. Я оказался там к тому времени, когда гости находились уже в приподнятом настроении. Пиво было крепкое, еда обильная, разговор становился все громче, а мой сосед по столу, и к тому же дальний родственник, семидесятилетний старикан, все-таки не был доволен ходом дела. Он несколько раз принимался брюзжать, правда, из вежливости, вполголоса.
- Какие же это крестины... Ну да, ешь-пей сколько влезет, а вот ничего не произошло и не происходит. Наверняка и не произойдет.
- Как же не произошло? Ребенок же народился. Не у каждого мужчины это происходит, - отважился я возразить ему.
- Подумаешь, происшествие! В прежние времена таких происшествий побольше было. Кое у кого дак излишне много... - блекотал старик, давясь от смеха, кашлял свистящими легкими и продолжал: - В прежние времена дети шли один за одним и всем справляли крестины. И пока они длились, все что ни то да происходило. Нынче детей - один, два и обчелся, так что и шума устраивать не стоит. Да и не происходит ничего на крестинах. Не происходило и происходить не будет, - упрямо твердил он.
- Ну, а прежде-то что происходило, - подзадорил я, - ну, одни спьяну начинали драться, затычку из пива выбивали или какую-нибудь шуточную песню сочиняли, другие с ног валились носом в крапиву, да так и засыпали, ну, кто-нибудь там с девушкой спал, - только и всего.
- Что ты, эдакое дерьмо, в прежних-то временах смыслишь? Не больше чем свинья в воскресном дне! - сказал он мне от чистого сердца и с явным удовольствием запил эти крепкие слова пивом. - А ты знаешь Большого Сейу? - спросил он.
- Знаю, если ты имеешь в виду того, у бухты.
- Ну да, того самого. Другого Большого Сейу у нас нет.
У меня сразу возникла перед глазами та славная бухта, гигантская каменная глыба и исполинский мужчина, которого я сравнивал с этим камнем. И поскольку сейчас мне представился удобный случай обсудить эту бестактную и глупую мысль, некогда пришедшую мне в голову, я тут же, прежде чем разговор перешел на что-нибудь другое, спросил старика:
- Как же это Сейу вырос таким большим, если у него и отец и мать были маленького роста?
- Кто это знает, как сделать ребенка, чтобы был большим или маленьким. Да, отец и мать, оба у него были махонькие, от земли почти что и не видать, и дед и бабка такие же, а Сейу вымахал в целую лачугу. До него в семье было четверо детей и все девочки: и в длину и в ширину люди как люди, с лица и всем прочим девушки что надо, теперь давно замужем... Только отец страсть до чего хотел сына иметь, сказал, что, пока его не будет, не отступится он от этого дела и не отступился-таки. Может, оттого, что всю силу без остатка вложил в это желание, Сейу и получился такой большой... Старик еще такую штуку устроил: выспросил у старух как да что и под кровать положил топор. Может, и помогло, уж не знаю. Ну, да и растили его... мальчишка уже давно черта поминал, а она ему все еще титьку совала. Может, это подействовало, не могу сказать, а только вырос он громадный. Ты вот, человек ученый, скажи-ка, что на этот счет наука-то говорит, этот ваш тарвинисьм или кенетика?
Гляди-ка, чем старик закончил, подумал я про себя, а в ответ промямлил, что, мол, это не моя область, я ее не знаю и что по поводу Сейу я и сам, признаться, в неподобающем направлении ломал себе голову.
- Ну да, это наука больше по части ветеринаров да искусственного осеменения. Они про это учили. У нас скотницы на курсы ездили, их там тому-сему обучали. Одна баба привезла с собой книгу про разведение пород, я ей оттудова несколько вечеров читал. Очки у меня были хорошие.
- А какое отношение Сейу имеет к тем, прежним крестинам? - напомнил я соседу его излюбленную тему, от которой мы с нашими генетическими рассуждениями ушли.
- Отношение? Да с ним самим такая история произошла, какая нынче уже невозможна. Не может произойти, не происходит и не произойдет.
Да будет мне дозволено вкратце пересказать историю, которая нынче не может произойти, не происходит и не произойдет.
Итак, в тесном домике возле прелестной бухты после четырех дочерей родился наконец сын. Наверно, не стоит долго описывать, как радовались ему родители, особенно отец. Можно себе представить, как он усмехнулся, поглаживая топор под кроватью, и всех помогавших ему советом и делом старух созвал на крестины. Или то, как варили пиво, которое на этот раз должно было получиться особенно забористым (и получилось-таки, как потом стало очевидно).
Крестины выдались на февраль, на самое холодное время. Земля была укрыта толстым слоем снега, как это бывало в прежние времена. Вы только посмотрите, каков у нас на севере можжевельник в феврале. Милые, такие же свежие зеленые деревца, доверху укутанные снежной шубой, а между ними сугробы, южные склоны которых уже плавятся на солнце. К вечеру они покрываются ледяной ноздреватой корочкой с крохотными сосульками, и на следующее утро все так искрится и сверкает на солнце, что лучше не смотреть. На полянках бегают по снегу нежные, как вуаль, голубоватые тени, перекрещиваются заячьи следы. А здесь по темно-синей тени кустов прыгает пташка. Сюда насыпалась хвоя - должно быть, наверху кто-то клевал можжевеловые ягоды, а рядом высовывается из снега дочиста обглоданная головка позднего чертополоха.
Чуть подальше над снегом высится черная грудь древнего валуна, на сумрачные брови надвинута высокая снежная шапка. Если ты заберешься на него и посмотришь на северо-восток, перед глазами у тебя будет гладкий, как стол, затянутый льдом залив, а дальше, насколько хватает глаз, под ледяным покровом дремлет открытое море. Какой властный покой! Отдыхает земля, переводит дыхание море! И если бы не зимняя, отмеченная пучками соломы дорога, можно было бы подумать, что и люди под снежными крышами только то и делают, что отдыхают: топят печи, готовят еду и размышляют о том, что им удалось летом и что у них не получилось, рассматривают свои большие бугристые руки и обдумывают, какую же работу поручить им весной, когда море с ревом проснется, когда над полем опять заклубится на солнце пар, когда запахнут можжевельники, когда зазвучат самозабвенный любовный щебет и вскрики лесных и морских птиц, которыми наполнятся слух и сердце и от которых можно потерять рассудок.