- Два, - сказал старик. - Ум, богатство - это побоку. Но есть еще солдатская храбрость, геройство. Будь они у тебя, тогда еще было бы о чем рассуждать.
Джонни Пай вспомнил, как выглядело поле боя на Западе, когда все индейцы были мертвы и сражение кончилось.
- Нет, - сказал он. - Я воевал, но я не герой.
- Ну так есть еще религия, - произнес старик вроде как терпеливо. - И наука и... но что толку? Мы знаем, как ты разделался с ними. Я мог бы, пожалуй, почувствовать сожаление, если бы речь шла о президенте Соединенных Штатов. Но...
- Ох, вы же знаете, что я не президент, - простонал Джонни. - Можно бы, кажется, с этим покончить.
- Неважно ты строишь свои доводы, - сказал старик, покачивая головой. Удивляешь ты меня, Джонни. Все детство и юность удирал, лишь бы не стать дураком. А чуть вырос во взрослого мужчину, с чего начал? Женился, поселился в родном городе и растишь детей, понятия не имея, что из них выйдет. Тогда-то мог бы сообразить, что я тебя догоню, - просто сам мне в руки дался.
- Может, я и дурак, - сказал измученный Джонни Пай, - но если так считать, мы все, наверно, дураки. Но Сюзи - моя жена, и мой сын - мой сын. А что до работы - кому-то надо быть и почтмейстером, а то люди не получали бы почты.
- А если б не получали, это было бы очень важно? - спросил старик, оттачивая кончик косы.
- Да нет, едва ли, если судить по тому, что пишут в открытках, - сказал Джонни Пай. - Но пока сортировать почту - мое дело, и я буду сортировать ее как можно лучше.
Старик так полоснул свою косу, что искры дождем полились на траву. Вот-вот, - сказал он. - У меня тоже есть работа, и я ее делаю точно так же. Но сейчас я поступлю по-другому. Ты, безусловно, приближаешься ко мне, но небольшая проверка - и выходит, что ты еще немножко не дозрел. Поэтому я дам тебе краткую отсрочку. Если уж на то пошло, - добавил он, - ответь мне на один вопрос - как можно быть человеком и притом не быть дураком, - и я отпущу тебя без всяких сроков. Это будет первый случай в истории, но раз в жизни можно и рискнуть. А теперь можешь идти, Джонни Пай.
И он стал точить косу, так что искры полетели, как хвост кометы, а Джонни Пай пошел прочь. И никогда еще приречная прохлада не казалась ему такой сладкой.
И все же, хоть он испытал облегчение, он не совсем забыл, и порой Сюзи приходилось напоминать детям, чтобы не мешали отцу, потому что он думает. Но время шло, и довольно скоро Джонни Пай спохватился, что ему сорок лет. В молодости он никогда не думал, что доживет до сорока, и это его вроде как удивило. Но что поделать, от фактов не уйти, хоть он и не мог бы сказать, что чувствует себя по-новому, разве только изредка, когда нагибается. И был он надежный гражданин, любимый и уважаемый, с растущим семейством и с прочным положением в обществе, и когда он думал об этом, это тоже удивляло его. Но вскоре стало привычно, словно так было всегда.
Лишь после того как его старший сын утонул на рыбалке - вот когда Джонни Пай снова встретил точильщика. Но в это время он был озлоблен и сам не свой от горя и если бы мог добраться до старика, уж верно лишил бы его жизни. Но почему-то, когда он попробовал с ним схватиться, ему показалось, что он хватает только воздух и туман. Он видел, как летят искры от косы, но даже коснуться точила не мог.
- Трус ты несчастный! - сказал Джонни Пай. - Выходи драться как мужчина! - Но старик только кивнул головой, а точило все вертелось и вертелось. - Почему ты не забрал меня? - сказал Джонни Пай, как будто до него никто не говорил этих слов. - Какой в этом смысл? Почему не можешь забрать меня сейчас?
И попробовал вырвать косу из рук у старика, но не мог коснуться точила. И тогда он упал на траву и затих.
- Время проходит, - сказал старик и тряхнул головой. - Время проходит.
- Никогда оно не вылечит горя, каким я горюю о сыне, - сказал Джонни Пай.
- Правильно, - сказал старик и кивнул головой. - Но время проходит. Ты что же, ради своего горя готов оставить жену вдовой, а остальных детей без отца?
- Нет, - сказал Джонни. - Честное слово, нет. Это было бы грешно.
- Тогда иди домой, Джонни Пай, - сказал старик, и Джонни пошел, но на лице его появились морщины, которых раньше не было.
А время проходило, как течет река, и дети Джонни Пая поженились и повыходили замуж, и были у них теперь свои дома и дети. А у Сюзи волосы побелели и спина согнулась, и когда Джонни и его дети провожали ее в могилу, люди говорили, что она скончалась, когда пробил ее час, но поверить в это Джонни было трудно. Просто люди не говорили так ясно, как раньше, и солнце не грело так жарко, и он, случалось, еще до обеда засыпал в своем кресле.
И однажды, уже после смерти Сюзи, через Мартинсвилл проезжал тогдашний президент, и Джонни Пай пожал ему руку, и в газете появилась заметка, что он пожал руку двум президентам, одному через полвека после другого. Джонни, Пай вырезал эту заметку и носил ее в бумажнике. Этот президент ему тоже понравился, но, как он и говорил знакомым, куда ему было до того, который правил пятьдесят лет назад. Впрочем, чего же было и ждать, нынче президенты пошли такие, что их и президентами не назовешь. И все же та газетная вырезка очень его радовала.
На нижнюю дорогу он почти перестал ходить - не то, конечно, чтобы прогулка была слишком длинная, а просто редко туда тянуло. Но однажды он улизнул от внучки, которая за ним ухаживала, и пошел. И крутая же оказалась дорога - он и не помнил, до чего она крутая.
- Ну, здравствуй, Джонни Пай, - сказал точильщик, - как поживаешь?
- Говорите, пожалуйста, погромче, - попросил Джонни Пай. - Слух у меня превосходный, но люди стали говорить не так четко, как раньше. Вы не здешний?
- Ах, вот, значит, как обстоит дело, - сказал точильщик.
- Да, вот так и обстоит, - сказал Джонни Пай. Он надел очки, вгляделся в старика и почувствовал, что его следует бояться, но почему - хоть убей, не мог вспомнить. - Я знаю, кто вы такой, - сказал он чуть раздраженно, - на лица у меня память замечательная. И ваше имя так и вертится на языке...
- Насчет имен не волнуйся, - сказал точильщик. - Мы с тобой старые знакомые. И много лет назад я задал тебе вопрос - это ты помнишь?
- Да, - сказал Джонни Пай. - Помню. - И засмеялся скрипучим стариковским смехом. - И из всех дурацких вопросов, какие мне задавали, этот, безусловно, стоит на первом месте.
- Правда? - сказал точильщик.