С Тошкой мы уговорились встретиться у магазина. Он пришел туда ровно к трем часам со старым портфелем в руках, и вскоре в комнате позади магазина, тесно уставленной стеллажами, набитыми книгами, мы выкладывали на стол свои сокровища.
Пожилая тетка в очках придирчиво осматривала каждую книгу и что-то ворчала себе под нос. Наконец она разделила все книги на две стопки, большую стопку придвинула к нам со словами: "Эти не пойдут!", а маленькую стопку начала ворошить снова, перебрасывая костяшки на счетах. В этой стопке оказались почти все мои книги и только две Тошкиных.
- Тетя, - жалобным голосом спросил Тошка. - Почему эти не пойдут? Может быть, все-таки можно, чтобы они пошли?
- Нельзя! - вдруг грозно крикнула тетка и подняла очки на лоб. - Нельзя так зверски обращаться с книгами! Надо привыкать беречь вещи! Знаете, что такое книга? Нет, я вижу, вы ничего не знаете! Ничего, иначе вы не принесли бы этих инвалидов сюда!
Она зло фыркнула, склонилась над столом и начала выписывать какую-то квитанцию, но написала только одну строчку и снова подняла голову.
- Над каждой книгой работает сто человек, а может, и больше! - снова закричала она. - Сначала работает писатель. Потом редакция. Потом те, кто печатают книгу в типографии. А лесорубы, которые рубят деревья для бумаги? А рабочие, которые делают эту бумагу? А те, которые добывают металл для машин? Неужели все это делается только для того, чтобы двое нерях превратили книгу в капустный кочан?! Это что? - Она ткнула пальцем в Тошкины книги. - А это? А это? К этим книгам прикасались не руки, а лапы! Лапы, я говорю, слышите? Заберите это домой! - Она стукнула пальцем по большой стопке. - А вот по этому, - она протянула Тошке квитанцию, - получите в кассе два рубля тридцать копеек. Все! Отправляйтесь!
Кое-как запихнув непринятые книги в портфель, мы вышли из комнаты. Мы чувствовали себя так, будто нас неожиданно окатили холодной водой.
- Ну и тетка! - сказал Тошка. - В жизни сюда больше не приду.
- Книжки-то у нас правда... не особенно чистые, - сказал я, заглядывая в портфель. - У твоих так все обложки оторваны и в чернилах.
- Где? Покажи, где? Вот это? Это я капнул очень давно и случайно... А на твоих полно жирных пятен. И страницы мятые, будто их жевали... И надорванные... вот посмотри...
Мы вытряхнули книжки из портфеля и начали их разглядывать.
- А на твоих какие-то рожи нарисованы... и картинки цветными карандашами раскрашены... И углы загнуты... И керосином воняют...
- А на твоих...
Мы чуть не поссорились из-за того, чьи книжки хуже, но вспомнили про квитанцию и пошли получать деньги. Два рубля тридцать копеек мы сразу же превратили в девятнадцать зеркал, а на оставшиеся две копейки купили по ириске. Все равно эти две копейки были ни к селу ни к городу...
Итак, у нас было семьдесят зеркал. Меньше половины того, что нам требовалось. И не было никакой надежды добыть денег еще на восемьдесят.
- А что, если мы напишем прямо в научный журнал. Так, мол, и так, мы проверили Архимеда. Все правда. Просим считать это нашим вкладом в науку...
- Нет, - сказал Тошка. - Они потребуют опыт. А без зеркал мы ничего не сможем. И что это за опыт - на кирпичиках да на подпорочках? Делать - так делать по-настоящему. Солидно. Да и что письмо? Про все не расскажешь. Надо смотреть. Да и писать его - попыхтишь... И в дороге оно потеряться может.
- Тогда надо прямо к ученым.
- Без ФАКСа? Они и разговаривать с тобой не будут.
- Тошка, а что, если не только мы, а еще кто-нибудь догадался проверить Архимеда? Тогда что?
Тошка побледнел и сжал кулаки.
- Не может быть. Две тысячи лет не догадывались и вдруг сразу догадались...
- Ты думаешь, одни мы с тобой такие умные?
Тошка думал минут десять. Потом сказал:
- А где у нас в городе ученые?
- Как - где? В пединституте. Там есть и кандидаты, и профессора, и даже деканы.
- А кто такие деканы? - спросил Тошка.
- Это еще выше профессоров, - сказал я. - Им все подчиняются.
Тошка еще подумал и вдруг решительно сказал:
- Идем в пединститут!
Пединститут находился в Затишье, в километре от города. Большое желтое здание стояло среди серебристых тополей, на волейбольной площадке хохотали и звонко шлепали по мячу студенты, и все было больше похоже на дом отдыха, чем на учебное заведение. Институт нам понравился.
В прохладном пустом вестибюле нас остановила уборщица.
- Вам кого нужно? - подозрительно спросила она.
- Декана, - с достоинством сказал Тошка.
- Это какого такого декана?
- По физике.
- Ишь ты! - сказала уборщица, перекладывая швабру из левой руки в правую. - Только у него и есть дела, что заниматься всякими глупостями.
- С кем воюете, теть Зина? - спросил парень в тренировочном костюме, вошедший следом за нами в вестибюль.
- Да вот здесь ходят всякие, людей отбивают от работы, - сказала уборщица, показывая на нас шваброй.
- Идем, Колька, - сказал Тошка, хватая меня за руку. - Чего с ней разговаривать!
- Куда? - закричала уборщица, загораживая нам дорогу. - Не допущу! У нас зачеты, а вы тут со всякими глупостями.
- Стоп, тетя Зина! - сказал студент. - Не надо шуметь. Для чего вам декан, ребята?
Мы с Тошкой переглянулись. Так мы и сказали первому встречному! Держи карман шире!
- Стало быть, нужен, - сказал Тошка.
- Хм... - сказал студент. - Придется поверить. Пропустите их, тетя Зина. Я как раз иду на физфак. Провожу.
Студент оказался замечательным парнем. Пока мы шли за ним по длинным коридорам мимо множества дверей, мы узнали, что его зовут Гошей, что он на четвертом курсе и, значит, без пяти минут учитель, и что он математик.
Потом он отворил какую-то дверь, и мы оказались в небольшой комнате, наполненной пулеметным треском пишущей машинки. За машинкой сидела длинная плоская тетя с покрашенными в апельсиновый цвет волосами и с папиросой во рту.
- Алексей Петрович у себя? - спросил Гоша.
Машинистка выпустила из ноздрей две струйки дыма и папиросой показала на дверь. Она была так занята работой, что даже не взглянула на нас.
Гоша взялся за ручку, ободряюще подмигнул нам, и мы вошли.
Декан был таким молодым, что, если бы не стеклянная дощечка с надписью на двери, мы подумали бы, что Гоша обманул нас. У декана не было ни профессорской бороды, ни очков, не было даже морщин на лице. Он больше смахивал на футболиста, чем на ученого. Когда мы вошли, он прохаживался по своему кабинету и что-то бормотал, будто учил стихи. Увидев нас, он резко остановился и спросил нетерпеливо: