Путь на работу к делянкам лежал мимо домов колонистов. Мы всегда норовили держаться поближе к ним. Жалостливые бабы-колонистки, завидя нас, подзывали самых молоденьких, выносили из сеней пригоршни заготовленных на зиму, замороженных пельменей и высыпали их в наши закопченные консервные банки-котелки, по-матерински причитая на наш счет.
Вечная и прекрасная черта русских женщин - сердоболие! Слово-то какое удивительное!
Пельмени мы с наслаждением поедали потом в тайге, разогрев на костре во время перерыва. Колыма - лесотундра. Тайга редкая, чахлая. Корни деревьев стелются подо мхом поверху, глубже - вечная мерзлота. Летом земля оттаивает на 15-20 сантиметров, не больше. Ударь покрепче плечом - и лиственница легко падает. Дерево живет недолго. Много сухостоя, особенно на сопках.
Валим тайгу по старинке - топор да пила, техники никакой. Работаем обыкновенной двуручной пилой - "тебе - себе - начальнику"... Норму, хотя она и значительно ниже, чем где-нибудь на "материке", выполнить трудно: лес редкий. Годен разве что на дрова. Лиственница мелкая, вымерзшая, больная... Боже мой! Сколько же надо было навалить ее, разделать от сучьев и потаскать на своем горбу в штабеля, чтобы выполнить норму! Пилим двухметровыми. Штабеля ставим от двух "кубиков" и больше. Меньше двух кубометров в замере десятник не примет: чем мельче штабель, тем труднее будет вывозка зимой: лошадь, она тоже не двужильная! Вот и ворочаем дрыном, то кантуя, то таская на себе двухметровые лесины, укладывая их в штабеля покрупнее. Ловчим, конечно, строим "туфтовые" штабеля, а что делать? Летом топтать тайгу в болотной жиже, на комарах, задыхаясь в накомарниках,- это не сахар. Или зимой, в сорока-, пятидесятиградусный мороз, по пояс в снегу, в нелепых "куропатках" - обуви из старых автомобильных покрышек, рожденной лагерными "модельерами" в военные годы взамен вышедшим из моды на Колыме уютным и теплым валенкам. Их не хватало в те трудные годы и на фронте.
За два года жизни на 47-м километре освоил несколько профессий. Из всего лесорубского процесса - повал, разделка и штабелевка - предпочитал штабелевку: меньше болела поясница.
Работал водителем на автомашинах ГАЗ-АА, ЗИС-5 и ЗИС-15 ("газген"). Мучился с газогене-ратором нещадно, пропади он пропадом! Топливо местное чурка лиственницы. Сырая, некало-рийная. Машина не только груз, себя не тянула. Шоферил с перерывами. Начальство за разного рода провинности, действительные и мнимые, часто снимало с машины и наказывало, отправляя либо на лесоповал, либо грузить лес или дрова.
К слову сказать, о начале Великой Отечественной войны и узнал, будучи за баранкой.
В прохладный день 22 июня 1941 года я ехал по трассе с каким-то грузом. На оперпосту 47-го километра остановился перед закрытым шлагбаумом. Стрелок потребовал документы. Я подал ему водительское удостоверение. Поняв, что я заключенный, стрелок распорядился поставить машину в сторону, а мне приказал следовать за ним на оперпост. Там он созвонился по телефону с диспетчером гаража и потребовал прислать вольнонаемного водителя, сославшись на приказ из Магадана. На мой недоуменный вопрос, в чем дело, что случилось, он ответил: война.
Жуткое чувство огромного несчастья, случившегося в мире, полоснуло по сердцу болью и страхом. Итак, война!.. Все-таки - война.
Мировая война, неотвратимо надвигавшаяся последние годы на человечество, началась. Две ненавистные друг другу системы, две идеологии столкнулись наконец в смертельной схватке, в схватке не на жизнь, а на смерть!
Пожар, зажженный Гитлером на западе Европы, неизбежно устремился на восток, пожирая на своем гибельном пути пространство и людей.
Короленко писал: "За Уралом лес рубят, в Сибирь щепки летят!" Многие из нас оказались в лагерях беспомощными "щепками" чудовищной политической ситуации, сложившейся в нашей стране, когда в результате преступной деятельности всякой сволочи - карьеристов, параноиков и просто идиотов, прорвавшихся к власти,- миллионы ни в чем не повинных людей, истинно русских, советских граждан, партийных и беспартийных, независимо от возраста и национальнос-ти, оказались в тюрьмах и лагерях с позорной биркой изменников Родины, шпионов, диверсантов, террористов и прочих антисоветчиков...
Тогда, несмотря на репрессии, которым нас подвергало Особое совещание НКВД СССР, несмотря на лагерный произвол - предвестник приближающейся войны, в нас жила надежда, что в Москве разберутся, кто есть кто. И как могло случиться, что через мясорубку тридцать седьмого, тридцать восьмого годов пропустили едва ли не лучшую часть поколения советских, партийных, военных кадров, лучшую часть интеллигенции?!
Поразительно, что эта акция, этот сенокос был учинен в канун войны, то есть как раз тогда, когда страна, весь ее народ, как никогда, должен был объединиться в едином союзе, в едином патриотическом монолите против надвигавшегося фашизма.
22 июня 1941 года стало ясно, что государству в течение ближайших лет будет не до нас, не до наших проблем. А это значило, как сказал А. Фадеев в последней фразе романа "Разгром", "надо было жить и исполнять свои обязанности". Время испытаний еще только начиналось... Наверное, отчаянная вера в жизнь и смогла исторгнуть из обиженной души незамысловатые стихи, нацара-панные мною на стене тюремного карцера в ленинградских "Крестах" в 1939 году:
Придет тот час, когда отсюда,
Из этой камеры сырой,
Я выйду, и раскроет всюду
Все двери "цирик" предо мной!
Я возвращусь в тот мир, где прежде
Свободным гражданином был,
Где, преисполненный надежды,
Мечтал, работал и любил!
В тот мир, где юность дней искрилась,
Где славить солнце дал обет,
В тот мир, где вера в справедливость
Была девизом многих лет!
И тот из нас, кто сумел сохранить веру, нашел в себе силы "жить и исполнять свои обязаннос-ти" - выжил, кто не сохранил - погиб.
Потому как "деньги потерял - ничего не потерял, здоровье потерял кое-что потерял, веру потерял - все потерял!".
САНОЧКИ
Прииск агонизировал.
Все началось полгода назад, летом, когда "Верхний" еще только организовывался. "Верхним" он назывался потому, что находился в самом дальнем, верхнем конце распадка, между сопками, у самых истоков ключа, по руслу которого проходил единственный транспортный путь.