- Чего собрались? - говорит он надменно. - Не видели пьяного пролетария? Смотрите!
И он слегка надрывает на своей груди рубаху.
- Чего ржете, цыплята желторотые, - обращается он к двум молодым людям. - Что, смешно?
- Ты зачем туда залез? Ведь пьяный же, свалишься. Слезай! - говорит толстый дядя с портфелем.
- Смеются! - продолжал Жучкин. - Я их защищал, когда... когда их еще не было. Сражался... болезнь получил, а они зубы скалят... и-ых!
На самом деле Жучкин никогда нигде не сражался, если не считать, что был бит однажды бутылкой по голове.
Жена дяди с портфелем, полная чувствительная женщина, суетится и тараторит:
- Что же это, он упасть может, он ведь пьяненький. Мужчины, что же вы стоите, мужчины!
- Слезай, слышишь, слезь! Свалишься, дурак, - басят мужчины.
- Свалюсь, - дрогнувшим голосом говорит Жучкин.
На молодых людей, снова собравшихся было рассмеяться, шикают и выговаривают: "Все бы зубоскалили, тут, может быть, трагедия..."
- Свалюсь! - торжественно и плаксиво повторяет Жучкин. - Что мне! Боролся, ничего не щадил... смеются... свалюсь... А ну, расступись!
Внизу смятение. Женщины разбегаются.
- Бежите! - упивается Жучкин. - В свидетели не хотите!
- Довели человека! - раздается из толпы глухой анонимный голос.
- Мужчины! - восклицает жена дяди с портфелем. Происшествие так захватило ее, что она раскраснелась, похорошела и, может быть, даже помолодела. - Человек может погибнуть!
Молодые люди направляются к стене, к деревянному трапу. Но Жучкин кричит:
- Куда ползете? Не подходи - сразу прыгну!
Молодые люди отступают.
- А ну, спускайся! - строго командует подошедший милиционер. Спускайся живо, а то...
- Послушайте, так нельзя, - набрасывается на милиционера супруга дяди с портфелем. - Он ведь бросится... так нельзя. Нужно учитывать состояние... Вы бесчеловечны. Его надо убедить.
- Надо убедить, - нагло повторяет Жучкин. - Они привыкли тут...
Милиционер, молодой, еще недавно застенчивый парень, приходит в растерянность и недоумение. И Жучкина убеждают. А он несколько раз порывается низвергнуться вниз, дорывает на себе рубаху, хнычет, воет, рычит...
В это время к стене приближается старшина милиции Василий Васильевич Милых. Жучкина он знает давно и хорошо знаком с его повадками.
- Прыгай! Давай прыгай! Ну! - кричит Милых. Заметив его, Жучкин втягивает голову в плечи, запахивается в рубашку, ежится и исчезает с авансцены.
- Да разве он прыгнет! - говорит Милых с сожалением.
Через минуту Жучкин внизу. Теперь его можно хорошо рассмотреть. Вблизи вид у него жалкий, трусливый, как у шкодливого кота, которого хозяйка не кормит, а только бьет. Он бормочет:
- Я, Василь Васильевич, ничего такого... это я так... проветриться.
- Мы тебя провентилируем, - обещает Милых и вдруг обращается к жене дяди с портфелем: - Гражданка, пройдите, пожалуйста... для освидетельствования хулиганского акта.
- Нам, знаете ли, некогда... Извините, возьмите кого-нибудь другого, старается увильнуть женщина.
- Ничего. Это ненадолго. Пройдемте, пройдемте, - настаивает Милых и, обращаясь к Жучкину, цедит сквозь зубы: - Обрати внимание, порядочным людям неприятно с тобой идти.
Жена дяди с портфелем морщится, пожимает плечами и, ничего не поделаешь, идет вслед за Жучкиным и милиционером. К ней пристраивается недовольный муж.
- Хулиганов ведут, - говорит кто-то на улице.
Сугробы
Ни куста, ни пригорка, даже телеграфных столбов нет рядом. Только море снега, заунывно ровное, мертвое море. Узкая синяя дорога оцепенела, и кажется, что она никуда не приведет. Дорогу освещает маленькая тусклая луна. Озябшая, жалкая, она, кажется, ждет не дождется конца своего дежурства. А там, где сливаются небо и снег, - мрак. Попадите в такое место, пройдитесь по этой дороге ночью, и вы поймете, что такое одиночество. Резкий, неестественно громкий скрип собственных шагов будто подгоняет Верочку Фролову, учительницу, идет она быстро, почти бежит. Время от времени она оглядывается, дорога вязнет во мгле, и Верочке кажется жутким предположение вернуться, оказаться там, где она только что прошла.
Но и мороз, и волки, и три километра впереди - все это чепуха...
У Веры Андреевны горе. Ее обманули. Она долго не верила, что ее обманывали, но сегодня на станции, куда она приходила его встречать, она поняла все. В каждом письме он обещал приехать к Новому году. Правда, писем не было уже давно, но кто мог запретить Верочке надеяться. Теперь все кончено. "Дурочка, дурочка, - ругала она себя, - давно надо было понять. Таких, как ты, - много, и они там, рядом... Зачем ему куда-то ездить"... Особенно обидно ей становилось, когда она вспоминала, как он полгода назад провожал ее сюда, в Степановку. Ссора, нежности, уговоры - все, что было тогда на перроне, все это, оказывается, обман. Нежных чувств хватило только на три письма...
Где-то в стороне послышался собачий лай и треск движка колхозной электростанции, дорога свернула туда, и через полчаса Верочка шла уже мимо первых домов Степановки.
Никто в деревне не спит, везде горит свет, но на улице пусто. Из большого дома с тополем-призраком над крышей кто-то вышел. В дверь вырвались нестройные голоса, над которыми взвился один пронзительно-радостный, женский: "...Парней так много халастых..." - и снова тихо. Верочка вспомнила, что в этом доме живет ее ученик Коля Лохов, смешной большеголовый мальчик, у которого вторую четверть двойка по арифметике.
От крыльца клуба, украшенного еловыми ветками, ярко освещенного, отделилась фигура. Громко скрипя бурками, фигура приблизилась, и Верочка узнала счетовода Федю. Разглядев, что Верочка проходит мимо, Федя загородил ей дорогу.
- Вот, пожалуйста, только вышел, стою, курю - и вы... Это, можно сказать, судьба. Зайдите, Вера Андреевна. Что характерно, танцы начались, музыка, общество культурное.