- Люблю, - неестественным голосом повторил молодой человек, воровато оглянулся и продолжал, - с первого вечера, с первого часа.
Он счел нужным подвинуться к ней ближе, но она сочла нужным сделать обратное.
- Прошло три месяца, и я хочу знать... - он долго запинался и, наконец, скорбно глухим голосом произнес, - любишь ли ты меня?
Верочка, внимательно наблюдая за носком своего ботинка, которым она с самого начала водила по песку, долго сидела молча, и наконец ее губы прошептали незаменимое "не знаю".
- Как не знаешь? Ты знаешь! Скажи откровенно "нет", и я сразу же уйду и избавлю тебя от нелепости этого разговора, - он опять заговорил скорбно. - А мне кажется, кроме неловкости ты сейчас ничего не испытываешь. Так "нет"?
Верочка все это предвидела, но теперь все-таки растерялась и не знала, что делать. Он сам подал ей мысль. "Уйду", - решила она. Но вслух сказала:
- Что ты! Я... Я не знаю...
- Значит, "нет"?
Она встала и быстро пошла по аллее.
- Не ходи за мной!
- Но я должен знать!
- Я скажу после.
- Когда?
- Завтра.
Назавтра она вышла замуж за другого, которого наш молодой человек знал, но не думал, что он собирается жениться.
Следующий вечер был так же хорош. И скамейка, на которой вчера сидели наши молодые люди, не пустовала.
Часов в 9 вечера в одном из почтовых отделений города в окошко для подачи телеграмм нетвердой рукой был подан телеграфный бланк, на котором нетвердым почерком был написан адрес и текст: "Будьте счастливы, а если не можете быть счастливыми, то будьте веселы!" Телеграфистка пожала плечами, переписала адрес, а из длинного предложения с тремя знаками препинания, которые, как известно, в телеграммах не полагаются, сделала короткое и простое: "Будьте счастливы и веселы". Исправленный автор телеграммы не имел желания и возможности возражать: он был пьян и, кажется, весел.
Шепот, робкое дыханье, трели соловья...
Ранней весной и поздним вечером в глубину самого чистого и самого уютного во всем мире дворика вошли и остановились под жидкой тенью голых тополей молодой человек и девушка.
Не спешите назвать их влюбленными, потому что они встретили друг друга совсем недавно и переживали теперь самое интересное время своего знакомства. Каждый из них был уверен в том, что он влюблен, и сомневался во взаимности; это было нервное, но счастливое время мучений, восторгов, сомнений, догадок, желания увидеть друг друга во сне и сразу после сна.
Она была юной, чистой, нежной.
И молодой человек был свеж и чист, как снег в пяти километрах от города.
На этот вечер молодой человек возлагал большие надежды сегодня он решил внести ясность в их отношения.
И она сразу почувствовала, что сегодня состоится этот важный и немного страшный разговор, и с волнением ждала его начала.
Но теперь они молчали и сосредоточенно осматривали посторонние предметы.
Но вот он взглянул на нее, понял, что она ждала, и решил не говорить, а действовать.
На улице замерли чьи-то шаги. Стало тихо и торжественно. Молодые люди сделали шаг навстречу друг другу. Они неровно дышали, у них потемнело в глазах. Он зашептал что-то на испанском языке. Она приблизилась, и он уже чувствовал ее робкое дыхание. И в этот момент с крыши соседнего дома раздался дикий кошачий вопль.
Они замерли в волнующих позах, взглянули друг на друга и сделали несколько шагов друг от друга. Молодой человек почувствовал себя так, как будто его облили чем-то холодным и липким. Потом в нем, путаясь и перебивая друг друга, закопошились чувства растерянности, досады, нетерпения.
От всего этого он вдруг поглупел, потом к нему явилась решимость, он решил довести все до конца. Он, запинаясь и смущаясь, подошел к ней и, уже не обращая внимания на вопли котов, которые неслись теперь без перерыва, заговорил.
Коты выли жалобно, нежно, страстно, задушевно. Молодой человек заговорил каким-то чужим для самого себя нервным и робким голосом:
"Леночка, ты видишь... Э-э... Сейчас весна, Леночка, и..."
Леночка холодно распрощалась и хлопнула калиткой.
На крыше коты перешли на грустное и скорбное адажио.
Молодые люди больше не встречались.
"Шепот, робкое дыханье,
трели соловья..."
Станция Тайшет
Мы бежали от заката. По синим холмам он гнался за нами, в кровь рассекая свои розовые колени. Он ловил нас в свои малиновые сети. Он бросил нам вдогонку своих рыжих собак. От его яростной нежности мы бежали в темную летнюю ночь.
В нашем купе - дым и разговоры о женщинах. Ночь прильнула к нашему окну, и мы ждем чего-то от ее черной неизвестности.
Говорит Сема, задумчивый солдат:
- Они любят таких, которые валяются у них в ногах и гоняются за ними с ножами.
- Надо спать, - говорит Витька, медлительный, самоуверенный Геркулес. Он сидит у окна, он скрестил на груди руки, к стене откинул голову. Под гимнастеркой каменеют тоскующие его бицепсы.
- Пашка пятый час травит, - говорит Сема. На средней полке он стучит своим костлявым телом.
- Надо спать, - говорит Витька, но не двигается.
- Я говорю, Пашка какой способный. Слышь, студент, сколько прошло?
В купе едут два сержанта и один рядовой. Они везут с собой звонкое слово "дембель". Они возвращаются домой.
Я еду с ними шестые сутки. Я пил с ними водку, я говорил с ними о любви. Мы обожжены одним закатом.
- Прошло четыре часа двадцать минут, - говорю я.
- Видал! - говорит Сема с восхищением. - Профессор. Павел-то!
Они служили в одном взводе. Но Сема не знал, что Пашка может говорить четыре часа подряд.
Пашка Белокопытов стоит в тамбуре с девчонкой по имени Валя. Он стоит с ней пятый час. Она вошла в вагон, когда исчезло солнце и вспыхнул на западе этот красный, нестерпимо красный закат. Тогда Пашка остановил ее в коридоре.
- Пятый час травит, - говорит Сема завистливо.
- Бесполезно, - говорит Витька и тянет с каменных плеч гимнастерку.
Пашка едет к Семе в деревню. Об этом они договорились давно. Семнадцать месяцев назад, осенью, на марше. Сема сказал тогда: "Как в Сочи. В баню тебя свожу, наденем белые рубахи. Как в Сочи". Они обдумали все там, на марше. Витька шел тогда впереди, и он спросил: "У тебя, случаем, нет третьей белой рубахи?" "У меня их как раз три", - ответил Сема. "Не ври, ~ сказал Витька, - ни черта у тебя нету! Ни одной!.. И не нойте здесь под ухом!" И сентябрьская дорога жирно зачавкала под сапогами, грязные, как дорога, облака тащились над самой головой. И серая Витькина спина качалась перед глазами. Впереди неожиданно запевала закричал песню. И эту песню взвод поволок по грязной сентябрьской дороге. Тогда они поссорились. Теперь ночь липнет к окну, и дикие зеленоглазые полустанки отскакивают с нашего пути. Витька заедет к Семе. И наденет белую рубаху. Сема написал матери, чтобы запасла. Три белые рубахи.