- С ребятами беда. Все с кругу спились.
- Заводчики - своя рука владыка.
- Моему Федьке девятый год только пошел, а он кажный божий день пьян и пьян, как стелька.
- Молод еще, что же с него спрашивать.
- Да, ребятам - счастье: нашему брату подносить стали, почесть, когда уж женихами были, а эти чуть не с люльки хлещут.
- Зато будет, что вспомнить.
- На войне уж очень трудно было. Пять лет воевали и скажи, голова кажный день трезвая. Ну, прямо на свет божий глядеть противно было.
- А тут опять теперь затеяли. Что ж, они не могли в календарь-то посмотреть; под самый праздник подгадали.
Председатель что-то долго вглядывался из-под руки в ту сторону, куда уехал агитатор, потом спросил:
- Не видали, что, он мостик проехал или нет?
- Вон, уже на бугор поднимается,- сказало несколько голосов, и все посмотрели на председателя. Тот, достав кисет и ни на кого не глядя, стал свертывать папироску.
- Да, во время войны замучились. Бывало, праздник подойдет - водки нет. И ходят все, ровно потеряли что. Матерного слова, бывало, за все святки не услышишь.
- Вот это так праздник.
- Это что там - мертвые были.
- Эх, когда заводы громили... Вот попили... в слободке, как дорвались до чанов со спиртом, так и пили, покамест смерть не пришла.
- Вот это смерть... в сказке только рассказывать.
- Да... бывало, по деревне пойдешь, словно вымерла вся: без памяти лежит.
- Свободы настоящей нет. Эх,- сказал кто-то, вздохнув.- Ведь это сколько даром хлеба-то пропадает - на этот налог обирают. Ведь ежели бы он целиком-то оставался, тут бы как с осени котел вмазал, ребят в дело запряг и лежи, прохлаждайся. А то вот праздник подходит, а мы, как басурмане...
- Наоборот все пошло,- сказал кто-то,- прежде под праздник люди были пьяные, коровы трезвые, а теперь люди трезвые, коровые пьяные...
Кузнец только молча плюнул. Потом, немного погодя, сказал:
- Бутылки на две выжрала, анафема.
- А какую водку стали было гнать. Прежде, бывало, пьешь,- мать пресвятая богородица, за что ж ты наказала, и гарью какой-то и дегтем от нее воняет, после головы не подымешь. А теперь только навострились, а они со своими неделями. Да аппараты еще отбирают. Значит, опять на стену лезть.
- Нешто они об этом думают? Им одна только забота - дело развалить.
- Да нешто без водки можно? Не говоря уж о том, что душа требует, а и дела без нее никакого не сделаешь: заявление какое подать, в волость идти,- что ж, ты и явишься с пустыми руками?
Председатель молча курил и, сплевывая, всё поглядывал на бугор.
- Верно, верно,- отозвались дружные голоса.
- Я вот лошадям своим пачпорт опоздал выправить. Им уж давно совершеннолетие вышло, а они у меня без прописки сидели. Думал, засудят. А привез три бутылочки...
- Ежели где председатель хороший, понимающий попадется, там жить еще можно.
- А главное дело, все равно это ни к чему: раз природой устроено, тут мудри не мудри, все то ж на то ж сойдет.
- Это верно... прошлый год всю рожь на водку перегнали, сами не жрамши на одной мякине сидели, а к празднику у кажного полное обзаведение, и на первый же день праздника так насвистались, что как колчушки лежали.
- Как же можно... народ-то православный, слава тебе господи, лбы еще не разучились крестить, особливо, где председатель понимающий...
Председатель докурил папироску и, оглянувшись на бугор, сказал:
- Скрылся...
Все повернулись к нему и замерли.
- По случаю праздника... принимая во внимание местные нужды и обстоятельства населения... объявляю заводы... открытыми. Но ухо держи востро. Ежели в эту неделю кого замечу, спуску не дам.
- А как же дым-то? - сказал кто-то сзади.
- Дым куда хочешь девай, и ребят пьяных по улице не распускать, а то так-то какой-нибудь нагрянет, а они у вас лыка не вяжут.
- Слушайся председателя,- сказал секретарь.
ДОСТОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК
На собрании в чайной обсуждался новый, непривычный вопрос: о выборном начале в приходе.
Старый священник умер, и по новому порядку приехал вчера кандидат служить пробную обедню, чтобы затем, получивши одобрение прихожан, ехать утверждаться к архиерею.
Все сидели на лавках, на окнах и толковали.
- Теперь хорошо,- сказал Федор, снявши и рассматривая свою шапку,- выбирай любого. А то прежде поставят, бывало, какого-нибудь щупленького да безголосого - и майся с ним целый век.
- Да, уж это последнее дело, если у священника ни голосу, ни виду настоящего нет,- сказал Прохор Степаныч, любивший читать Апостол и петь на клиросе, для чего всегда надевал железные очки, хотя все знал наизусть.
- А что ж с ним, щуплым-то, делать? - сказал кто-то.
- Прежде в попы вся шушель лезла, а теперь подожди. А то, пожалуй, много их ..
- Да, теперь уж не проскочут.
- Поглазастей анхирея будем.
- А как же.
- И потом, хоть то сказать, разве можно, чтобы архиерей всякого понимал. Шут его разберет, достоин он или нет.
- А ну их и совсем к черту,- сказал вдруг солдат Андрюшка, сняв шапку и ударив ею по подоконнику,- не надо нам их вовсе.
Все на него оглянулись.
- Сдурел, что ли? - сказал, поглядев на него несколько времени стороной, Прохор Степаныч. Он было завернул полу и полез в карман за кисетом, но, услышав замечание Андрюшки, так и остался с отвернутой полой и засунутой в карман рукой.
- Вот они все такие-то,- сказали старики.- Им леригии не нужно.
- А что ж...
- Вы так-то скоро скажете, что и церкви не надо.
- А что ж...
- Дураки, ослы непонимающие, и больше ничего,- сказал Прохор Степаныч и, достав кисет, стал с обиженным видом свертывать папироску.
- Доперли!
- Еще дальше допрем. Ты бормочешь, а сам не знаешь что. Да я от этой твоей церкви за всю жизнь одной красненькой не пользовался. Да и все - только и знали, что туда носили. Ты-то много попользовался, что за нее так стоишь? сказал Андрюшка, уже обращаясь к Софрону.
- Чем же оттуда попользуешься?
- То-то, а кричишь.
- Вот это так подставил,- сказал чей-то голос сзади.
Все оглянулись и замолчали, переглядываясь.
- А сами переплатили немало,- сказал опять чей-то голос.
Все еще больше притихли.
- Я рублей с тыщу переплатил,- сказал голос Ивана Никитича от печки.