- Да в чем они, эти заветы? Отдай, пожалуйста, себе хоть раз ясный отчет.
- Как в чем? Да мало ли в чем ..- сказал Николай.
И никто ни разу не спросил профессора о чужих краях, о его путешествиях. Только один раз племянница поинтересовалась узнать, правда ли, что в Италии живут на крышах.
- А тебе зачем это понадобилось? - сейчас же строго крикнула на нее Липа.Себе на крышу хочешь залезть, бесстыдница?
- Слушай, что бабушка говорит,- сказала Варя и прибавила:- И куда нелегкая носит, скоро на стены полезут!
V
- Ну, а как живет Авенир? - спросил один раз Андрей Христофорович, соскучившись у Николая.
- Авенир, брат, живет хорошо.
- А сколько у него детей?
- Восемь сынов.
- Как много! Ему, должно быть, трудно с ними.
- Нет, отчего же трудно... на детей роптать нехорошо, это дар... И он все такой же горячий, проворный. Умная голова.
- У него всегда было слишком много самоуверенности,- сказал Андрей Христофорович.
- Да, ум у него шустрый, это правда,- сказал Николай, покачав опущенной над коленями головой, и вдруг поднял ее.- Вот, брат, настоящий человек.
- То есть как настоящий?..- спросил профессор, почувствовав какой-то укол, точно в этом была косвенная мысль о том, что сам Андрей Христофорович не настоящий...- Как настоящий? - повторил он.
- Да так,- сказал Николай,- вот ты говорил, что ценишь людей, у которых мысль постоянно работает. Вот тебе Авенир. У него, милый, мысль ни на минуту без работы не остается.
- Может быть,- сказал профессор,- но вопрос: над чем и как?
- Мало ли над чем,- сказал Николай.
- А местечко у него хорошее?
- Ничего. Но все-таки, конечно, не то, что у нас. И потом,- продолжал Николай,- это человек - весь без обмана.
- Как без обмана?
- Ну, как тебе сказать... вообще природный. Душа настоящая русская.
- Да что же у меня-то не настоящая, что ли? - спросил, почти обидевшись, профессор.
Николай сконфузился.
- Ну, что ты... бог знает, что выдумал.- Но профессор чувствовал, что в его словах не было уверенности. И к тому же Николай сейчас же переменил разговор.
- Он приедет сюда, как только получит мое письмо, как узнает, что ты здесь, так и прискачет. Вот, брат, кому расскажешь!..
И правда: один раз, когда все сидели в саду за чаем, со стороны деревни послышался отчаянный лай собак и дребезжание колес. Видно было, как на двор влетела взмыленная лошадь, запряженная в тележку без рессор. Сидевший в ней человек в мягком картузе и короткой сборчатой поддевке на крючках как-то особенно проворно соскочил на землю, продернул и привязал вожжи в кольцо под навесом. А сам, отряхнув полы, посмотрел на свои сапоги, потом вопросительно на окна дома.
- Да ведь это Авенир! - сказал радостно Николай, и, как показалось Андрею Христофоровичу, более радостно, чем при его приезде.- Я говорил, что прискачет... Ну, и молодец, вот молодец!
Обнялись.
- Европеец, европеец,- сказал Авенир, поцеловав брата. Он отступил на шаг со снятым картузом на отлете в руке и оглядывал профессора.
- Ну, брат, ты того... совсем, так сказать...
- Что? - почти с тревогой спросил Андрей Христофорович.
Но Авенир ничего не ответил. Он сейчас же забыл об этом и стал рассказывать, как он ехал, что с ним случилось.
Варя с его приездом повеселела и оживилась.
Целый вечер говорили, потом спорили о душе. Десять раз Авенир говорил Андрею Христофоровичу:
- Ну-ка, расскажи, брат, как вы там, европейцы, живете.- Но с первого же слова перебивал брата и пускался рассказывать про себя.
Было уже 10 часов вечера, потом 11, 12, а они все еще говорили, вернее, говорил один Авенир. Говорили о политике, о воздухоплавании, о войне, и Авенир нигде не отставал и никогда не сдавался.
Он имел такой вид, как будто только что приехал с места, где он все видел и изучил, а Андрей Христофорович сидел в глуши и ничего не знает.
- Наши аэропланы, брат, самые лучшие в мире. В три раза лучше немецких. У них неуклюжая прочность и только, а у нас!..
- Откуда ты это знаешь? - спросил Андрей Христофорович, которому хоть раз хотелось найти основания их суждений.
- Как откуда? Мало ли откуда? Это даже иностранцы признают. А ты, значит, не патриот?
- Кто же тебе это сказал?
- По вопросу, брат, видно, и вообще по холодности. В тебе нет подъема. Это нехорошо, брат, нехорошо.
- Да постой, голова с мозгом!
- Что же мне стоять? У тебя холодное, рассудочное отношение, разве я не вижу.
- Мы слишком много говорим вместо дела,- сказал Андрей Христофорович.
- Где же много,- сказал Авенир,- ты бы послушал, как мы... И потом про разговоры ты напрасно... В слове мысль, в мысли - дело. И теперь мы уже совсем не те, что были раньше; ты это особенно заметь,- сказал Авенир, поднимая палец. И повторил: - Особенно!
- А какие же? - спросил Андрей Христофорович.
- Ну, вот, ты даже спрашиваешь, какие? У тебя скептицизм.- И ответил:Совсем, брат, другие.
- Вот и я тоже говорю ему,- сказал Николай, запахивая свою масленую полу.
- Совсем другие! - повторил еще раз Авенир.- Было время, да прошло.
- Может быть, ужинать пойдете? - сказала Варя, которая уже томилась оттого, что долго не ели.
VI
- Ну, что же, поедем теперь к нам,- сказал на третий день Авенир.
- Хорошо, а как ехать?
- Со мной на лошадях поедем, чем тебе кружить полтораста верст по железной дороге. Я, брат, всегда на лошадях езжу.
- А сколько до тебя на лошадях?
- Восемьдесят верст.
- Да, на лошадях лучше,- сказал Николай.- А то там изволь каждый раз поспевать вовремя.
- На одну минутку опоздал, и весь день пропал к черту,- прибавил Авенир.
- И звонки эти дурацкие,- сказал Николай.
Пошли смотреть экипаж. Это была тележка без рессор, тарантас, как называл ее Авенир. Сиденье у этого тарантаса было такое низкое, что колени у сидящих в нем подходили к самому подбородку.
- Сидеть-то не особенно удобно,- сказал Андрей Христофорович.
- А что? - спросил Авенир и живо вскочил в тарантас.
- Как, что? Сиденье очень низко.
- Ну, уж это так делается, брат; кузнец при мне делал другим.
- Как так делается, если это неудобно?
- Нет, это правда, Андрей,- в тарантасах сиденье высоко не делается. У кого ни посмотри.
- Ну, брат,- сказал Авенир (он даже опечалился),- тебя, милый мой, Европа, я вижу, подпортила основательно.