- Чем подпортила?
- Об удобствах уж очень заботишься.
- Нет, я все-таки поеду по железной дороге, да и грязь, я вижу, порядочная.
- На колеса смотришь? Это еще с Николина дня. Тогда грязь была, правда. А теперь все высохло.
- У нас, милый, места хорошие,- сказал Николай.
Кончили на том, что Авенир подвязал потуже живот, перецеловался со всеми, похлопал себя по карманам и покатил один. Профессор поехал по железной дороге. Когда приехал, Авенир сам выехал за ним на станцию.
- У нас, брат, отдохнешь. У нас воздух здоровый, не то, что у Николая. У тебя, должно быть, от этой учебы да от книг голова порядком засорилась... Ну, да, толкуй там, как будто я не знаю. Это ты там закис, вот и не замечаешь. Прочищай тут себе на здоровье. Я тебе душевно рад и скоро от себя не выпущу... И брось ты, пожалуйста, все это. Живи просто,- проживешь лет сто. Живи откровенно. Все, брат, это чушь.
- Как живи откровенно? Что - чушь? - спросил озадаченный профессор.
- Все! - сказал Авенир.- Вот моя хижина,- прибавил он, когда подъехали к небольшому домику в сирени.
- Входи... Пригнись, пригнись! - поспешно крикнул он,- а то лоб расшибешь.
- Как это вы себе тут лбы не разобьете,- сказал Андрей Христофорович.
- Я, и правда, частенько себе шишки сажаю. А вот мои сыновья,- сказал Авенир.- После познакомишься, сразу все равно не запомнишь. Катя! - крикнул он, повернувшись к приотворенной двери.
Вышла Катя, крепкая, в меру полная и красивая еще женщина с родинкой на щеке, очевидно, смешливая. Она, забывшись, вышла в грязном капоте и вдруг, увидев профессора, вскрикнула:
- Ах, матушки! - засмеялась и убежала.
- Врасплох захватил,- сказал Авенир так же, как Николай.
Все комнаты, с низенькими потолками, оклеенными бумагой, были завешены сетями - рыболовными, перепелиными, западнями для мелких птиц, насаженными на дужки из ивовых прутьев. А над постелями - ружья и крылья убитых птиц. И везде валялись на окнах картонные пыжи, машинки для закручивания ружейных гильз.
Нравы были несколько грубоваты. В особенности у старшего сына Петра, который травил деревенских собак и ел сырую рыбу.
Больше всех профессору понравилась Катя. Она была всегда ясная, приветливая и только необычайно смешливая, что, впрочем, удивительно шло к ней. Смех настигал ее, как стихия, и она уже ничем не могла сдержать его, убегала в спальню и хохотала там до слез, до колик в боку.
VII
С самого раннего утра, едва только солнце встало над молочно-туманными лугами и зажгло золотой искрой крест дальней колокольни, как в сенях уже захлопали двери и раздался голос Авенира:
- Захватил весло? Бери удочки... да не нужно эту чертову кривую! Что же ты крыло-то не зачинил, тюря? Собирай, собирай, господи благослови. К обеду приедем.
И наступила тишина, как будто уехала толпа разбойников или людоедов.
Часов в двенадцать приехали с рыбной ловли, и Авенир прислал младшего сына за Андреем Христофоровичем. Он должен был непременно идти и посмотреть улов.
Связанные вместе две лодки были причалены к берегу и привязаны одной цепью за столб с кольцом. На одной из них сидел Авенир в широкой соломенной шляпе, в рубашке с расстёгнутым воротом. Рукава у него были засучены выше локтя. И он: опустив в садок обе красные руки, водил ими по дну.
- Иди сюда, Андрей! Смотри, вот улов!
- Да я вижу отсюда.
- Нет, ты сюда подойди. Вот гусь! Хорош?
И он на обеих ладонях разложил огромного карпа, который, лежа, загибал то хвост, то голову.
А сыновья - огромные, загорелые, тоже с засученными рукавами и вздувающимися мускулами под мокрой прилипшей рубашкой - развешивали сети на шестках вдоль берега.
Потом отбирали рыбу на обед; Авенир, отгоняя мух и отирая сухим местом засученной руки пот со лба, только покрикивал:
- Клади большого, клади его, шельмеца. Так! Стой! Это на жаркое. Доставай теперь налима... Смотри, Андрей, князь мира грядет.
Профессор смотрел. Из садка показывались огромная коричневато-зеленая голова и скользкое туловище.
И князя мира опускали головой в мешок.
- Это на уху.
Потом долго купались, причем сыновья плавали молча или лежали под солнцем на воде, раскорячившись, как лягушки, а Авенир каждую минуту окунался с головой и кричал:
- Боже, как хорошо! Вот чудо-то! Лезь, Андрей, наплюй на докторов. Все это, брат, ерунда!
Наконец он оделся, сидя на зеленом бережку, и они пошли по узенькой каменистой тропинке в гору к селу, мимо огородов, где на полуденном, знойном солнце желтели за частоколом подсолнечники.
Авенир остановился, посмотрел на реку, где еще продолжали купаться сыновья, и крикнул:
- Не отставай, не отставай, Петр! Чище работай. Эх, рано вылез. Ну, делать нечего. Огурец зацветает. Ну и лето! А земля-то: нигде такой земли не найдешь. Что ни посади, все вырастет. Захочешь дыни - дыни будут расти, винограду - и виноград попрет.
- А у тебя и дыни есть?
- Нет, только огурцы да капуста пока, а если б захотеть!.. Стоит только рукой шевельнуть!
Дома уже был готов обед. Ели здесь еще больше, чем у Николая. Сыновья ели молча, а отец говорил, не переставая:
- В три часа выехали нынче. Заря была - чудо! Поедем, Андрей, как-нибудь с нами. Катя и то ездит, она - молодец!
Катя улыбалась.
- Я люблю это,- если бы только меня зубы не мучили.
- Разве мучают? - спросил Андрей Христофорович.
- Зубы и зубы! - сказал Авенир, махнув рукой.- Мы все от них на стену лезем. Ешь, пожалуйста, капусту, Андрей. Это, брат, удивительно полезная вещь. У меня, брат, система, чтобы все было по-настоящему, то есть по-простому. Вот Николай в неметчину ударился, воды какие-то пьет. Видал?
Только под конец обеда заметили, что Петра за столом нет, да и тетка Варвара исчезла куда-то.
- А где же Петр? - спросил Авенир.
- Он закупался. Его бабушка рассолом поит,- сказал Павел, наливая себе вторую тарелку окрошки.
- Редкий человек тетка Варвара,- сказал Авенир,- без нее было бы плохо.
- А что он чувствует? - спросил Андрей Христофорович.
- Да его мутит,- сказал Павел,- как до дома дошел, так и начало мутить.
- Ну, иди теперь отдыхай. Тебе никто не помешает. У нас в этом отношении...
И, проводив брата до его комнаты, Авенир исчез.